ЧЕТВЕРТАЯ КНИГА


ГЛАВА ПЕРВАЯ
Осада и взятие Гамалы.

1. Галилеяне, которые и после взятия Иотапаты продолжали борьбу с римлянами, смирились после победы над иудеями в Тарихее. Римляне заняли все крепости и города, за исключением Гисхалы и гарнизона на горе Итавирион. К последним примкнула также Гамала - город, лежавший против Тарихеи, по ту сторону озера и составлявший вместе с Соганой и Селевкией границу владений Агриппы. Гамала и Согана принадлежали Гавлану (первая - к нижней его части, а последняя - к верхней) называемой собственно Гавланом), Селевкия же была расположена на берегу Самахонитского озера. Это озеро имеет 30 стадий ширины и 60 длины; его топи простираются до чрезвычайно живописной местности Дафны, водные источники которой питают так называемый малый Иордан, и вместе с ним,ниже храма Золотого быка, впадают в большой. Согану и Селевкию Агриппа в начале восстания привлек на свою сторону, Гамала же не сдавалась, так как она еще больше, чем Иотапата, могла надеяться на свое защищенное от природы местоположение. Крутой хребет отделяется от высокой горы и по самой середине образует горб. Последний своей возвышенной частью вытягивается немного в длину и спадает спереди так же круто, как и сзади, так что все в целом изображает из себя вид верблюда, от которого местность эта и получила свое название, хотя в произношении туземцев не слышится в точности его происхождение. С боков спереди местность окружена недоступными пропастями, только сзади недоступность уменьшается, так как с этой стороны Гамала соединена с горой. Жители, однако, прокопав здесь поперечный ров, постарались и с этой стороны отрезать город и сделать его недоступным. Дома, построенные на отвесном боковом склоне холма, лепились и громоздились друг на друга, так что казалось, что город висит в воздухе и вследствие своей покатости готов каждую минуту обрушиться; его наклон был к югу. Такой же точно холм на юге достигает неимоверной высоты и, служа городу как бы крепостью, оканчивается крутым, неогороженным никакой стеной обрывом, ниспадающим в глубокую пропасть. Внутри стены, на самой окраине города, находится водяной источник.

2. Таким образом сама природа сделала город почти неприступным. Но Иосиф укрепил его еще больше подземными ходами и окопами. Жители тверже уповали на местоположение города, чем иотапатцы, и хотя они имели в своей среде гораздо меньше бойцов, все-таки, полагаясь всецело на защищенность местности, никого больше к себе не принимали. Город, впрочем, вследствие его укреплений, был полон беглецов. Благодаря всему этому он и прежде мог держаться семь месяцев против осадного войска Агриппы.

3. Веспасиан выступил из Эммауса, где стоял лагерем на видуТивериады (слово Эммаус означает теплые купанья, по находящимся здесь целебным источникам), и двинулся к Гамале. Положение города не давало возможности атаковать его со всех сторон, но на тех местах, где было возможно, Веспасиан расставил посты и приказал также занять гору, господствовавшую над городом. После того как легионы обычным способом построили лагерь на этой горе, он начал возводить насыпь на задней ее стороне, точно так же и на востоке, где на самом высшем пункте города находилась башня, против которой расположились лагерем пятый и десятый легионы. Пятый легион действовал отсюда на центр города, между тем как десятый сравнивал окопы и природные углубления. Царь Агриппа, приблизившись в это время к стене с намерением завязать переговоры со стоявшими на ней людьми относительно передачи города, был ранен в правый локоть камнем, брошенным в него пращником. Его свита сейчас же приняла его в свою среду. Негодование по поводу происшествия с царем, а также страх за самих себя сделали римлян еще более настойчивыми в осаде: они полагали, что люди, которые так ожесточены против соотечественника и доброжелательного советника, перейдут всякие пределы жестокости по отношению к чужим и врагам.

4. Когда насыпи благодаря обилию рук и опытности римлян в подобных работах были окончены, они перевезли туда свои машины. Харес и Иосиф, самые могущественные в городе, выстроили в порядок своих вооруженных воинов. Последние не проявляли особой твердости духа ввиду того, что, не будучи снабжены в достаточной мере ни водой, ни другими жизненными припасами, не надеялись выдержать продолжительную осаду; однако предводители внушили им мужество и повели их к стене. И действительно, долгое время они отбивали назад солдат, устанавливавших машины, но, обданные стрельбой катапульт и баллист, должны были все-таки отступить назад в город. Римляне в трех местах установили тараны и проломали стену. Через образовавшиеся бреши под оглушительные звуки труб, бряцание оружия и воинские клики они вторглись в город и вступили в рукопашный бой с находившимися внутри него. Иудеи выдержали первый натиск римлян, остановили их дальнейшее наступательное движение и храбро отбили их назад; но теснимые более многочисленным войском, нападавшим на них со всех сторон, они отступили в вышележащую часть города. Так как враги напирали и туда, они обернулись, бросились на них и стеснили их всех против крутого обрыва, где римляне, приведенные в узкой неудобной местности в замешательство, были перебиты. Не будучи в состоянии сопротивляться против нападавших на них сверху и не находя выхода, так как они были теснимы еще своими собственными людьми, стремившимися все вперед, они влезли на крыши неприятельских домов, которые были очень низки, но последние долго не могли выдержать тяжести солдат и мгновенно рухнули. Каждый обвалившийся дом опрокидывал многие стоявшие внизу, а эти последние развалили другие, стоявшие еще ниже. Это стоило жизни множеству римлян; ибо в своей беспомощности они вскакивали на крыши даже тогда, когда видели их уже обрушивающимися. Таким образом многие были похоронены под развалинами, многие изувечены в бегстве, большинство, однако, погибло в удушливой пыли. Гамаляне видели в этом Божью помощь и, невзирая на собственный урон, с еще большей настойчивостью напирали на римлян, искавших убежища на крышах, и сверху расстреливали тех, которые падали, сбиваясь на крутых улицах. Развалившиеся дома доставили им кучи камней, а убитые враги - оружие: у павших они срывали мечи и обращали их против других, боровшихся еще со смертью. Многие, которым грозила опасность упасть вместе с крышами, бросались с них и таким образом сами убивали себя. Даже бежавшим не было так легко спасаться: не зная выходов и кружась в пыльной мгле, они не узнавали своих, сталкивались между собой и резали друг друга.

5. Кто только отыскивал выход, тот спешил прочь из города. Веспасиан все время оставался при своем поражаемом войске. Сердце его дрогнуло при виде, как город обрушился над его солдатами; не думая о личной безопасности, сам того не замечая, он протеснился чуть ли не до самой возвышенной части города, где среди величайшей опасности очутился один лишь е очень немногими; при нем не было даже сына его, Тита, находившегося тогда у Муциана в Сирии. Считая обратное возвращение ни безопасным, ни достойным для себя, он, собрав все свое мужество и вспомнив о пережитых им от самой молодости опасностях, точно охваченный божественным вдохновением, приказал сопровождавшим его сомкнуться телом и оружием в одну массу. Таким образом он оборонялся против устремившихся сверху масс неприятеля и, не страшась ни численности его, ни его стрел, держался до тех пор, пока враг, усмотрев в его мужестве нечто сверхъестественное, умерил нападение. Как только натиск сделался слабее, он шаг за шагом сам отступал, не показывая, однако, тыла, и так вышел за стену города. Множество римлян пало в этой битве, между ними также декурион Эбуций - человек, который не только в том сражении, где он погиб, но и прежде при каждом случае выказывал себя истым героем и наносил иудеям много вреда. Центурион по имени Галл во время свалки был оцеплен вместе с десятью солдатами; но ему удалось скрыться в какой-то дом. Ночью он услышал, как обитатели этого дома говорили за ужином о том, что жители намерены предпринять в свою защиту от римлян (он с его людьми были по происхождению сирийцы), тогда он бросился на них, убил и спасся вместе с солдатами, убежав к римлянам.

6. Веспасиан был очень удручен понесенными армией потерями: такое несчастье ее еще нигде не постигало. Последняя же в особенности сгорала от стыда при воспоминании о том, что оставила полководца одного в опасности. Веспасиан поэтому старался утешить ее, но ни единым словом не упомянул о своей собственной особе, не проронил даже ни малейшего упрека и только сказал: "Общие несчастья нужно перенести стойко и не забывать, что, по природе войны, никакая победа не дается без кровопролития. Изменчивая фортуна витает всегда над воюющими, переходя то на одну, то на другую сторону. Естественно поэтому, что они, истребившие тысячи иудеев, должны были и сами принести року маленькую жертву. Но подобно тому, как недостойно зазнаваться в счастье, точно так же малодушно совершенно опускать руки в несчастьи, ибо быстра перемена судьбы, потому здравомыслящий человек должен сохранять присутствие духа в неудачах и бодро стремиться к возвращению себе потерянного. То, что свершилось на наших глазах, произошло не вследствие нашей слабости и не вследствие храбрости иудеев, а только позиция была выгодна для них и убийственна для нас. В этом отношении единственно в чем вас можно упрекнуть, так это в том, что вы увлеклись безумным порывом. Ибо после того как враги отступили на холмы, вы должны были остановиться, а не подвергать себя опасностям, угрожавшим Сверху; вы должны были занять Нижний город, а затем постепенно вызывать бежавших наверх на верный и правильный бой. Вы же в своем горячем стремлении к победе забыли совершенно о собственной безопасности. Но необдуманность в битвах и бешеная горячка не в обычаях римлян, а присущи варварам и составляют также главную особенность иудеев; мы же выигрываем сражения своей опытностью и дисциплиной. Мы должны поэтому возвратиться к свойственной нам храбрости, и постигшее нас незаслуженное поражение должно вызвать у нас скорее чувство досады, чем упадок духа. Самого верного утешения пусть все-таки каждый ищет в своей собственной руке - тогда вы отомстите за павших и накажете их убийц. Что касается меня, то я останусь тем же, каким был прежде: в каждом бою с недрутом я вам буду предшествовать и оставлять поле сражения по-следним".

7. Такими словами он воодушевил свое войско. Радость гамалян по случаю неожиданной победы была непродолжительной. Вскоре они сообразили, что теперь потеряна всякая возможность мирного соглашения, а надежды на спасение не было никакой, ибо давно уже начали истощаться съестные припасы. Это отняло у них все мужество и лишило их всякой надежды. Однако они делали еще все возможное для своего спасения; храбрейшие заняли стенные бреши, а остальные охраняли уцелевшие еще части стены. Но когда римляне возвысили свои валы и сделали вторую попытку штурма, очень многие бежали из города - частью через непроходимые ущелья, где не были расставлены караулы, частью по подземным ходам. Те же, которые, страшась плена, остались, терзались голодом, так как съестные припасы для одних только бойцов приходилось собирать отовсюду.

8. И в этом столь тяжком положении они все-таки оставались твердыми. Веспасиан меж тем, как побочное дело, предпринял поход против гарнизона на горе Итавирион, лежащей посредине между Болыпой равниной и Скифополисом. Она подымается на высоту 30 стадий и едва досягаема с северной стороны; на ее вершине расстилается равнина на 26 стадий, вся занятая укреплениями. Объемистую обводную стену Иосиф построил в 40 дней, в течение которых ему все необходимое, а также вода доставлялись снизу, так как наверху нет иной воды, кроме дождевой. Так как здесь сосредоточилась огромная толпа иудеев, то Веспасиан послал против них Плацида с 600 всадниками. Подняться на гору ему было невозможно. Ввиду этого он манил их к себе вниз обещанием мира и прощения. Они действительно пришли, но с тем, чтобы и ему подставить ловушку. Плацид только потому и завязал с ними мирные переговоры, чтобы завладеть ими в открытом поле, а они делали вид, что предаются добровольно - тоже с целью неожиданно напасть на него. Победила, однако, хитрость Плацида. Как только иудеи пустили в дело оружие, он для вида обратился в бегство и увлек за собой преследующих далеко в поле; здесь же он обратил на них всадников, большую часть уничтожил, а остальной массе отрезал путь на гору. Они покинули Итавирион и бежали в Иерусалим. Собственно же население горы, страдавшее уже от недостатка воды, передало себя вместе с горой в руки Плацида.

9. Из Гамалы между тем смельчаки успели тайно бежать, а слабые были заморены голодом. Боевая же часть жителей выдерживала осадудо 22-го числа месяца иперберетая, когда три солдата пятнадцатого легиона перед началом рассвета прокрались в самую высокую башню, стоявшую напротив их лагеря, и тихо подкопали ее, между тем как находившаяся на ней стража не заметила ни их приближения (так как это случилось ночью), ни их присутствия внутри башни. Солдаты бесшумно сдвинули с места пять громаднейших камней и быстро отскочили прочь, после чего башня с грохотом рухнула; вместе с ней свалились и стражи. Находившиеся на других постах караулы бежали в смятении. Многих, которые пытались пробиваться, уничтожили римляне; в их числе пал от выстрела Иосиф в ту минуту, когда он хотел проскочить через брешь в стене. Среди жителей города, переполошенных гулом, произошли смятение и паника, как будто все вражеское войско уже вторглось. Харес, лежавший как раз больным, тогда же испустил дух: страх в значительной мере способствовал смертельному исходу его болезни. Римляне, впрочем, проученные своим прежним поражением, вступили в город только 2З-го дня названного месяца.

10. Возвратившийся в это время Тит, раздраженный ударом, понесенным римлянами в его отсутствие, во главе 200 отборных всадников и части пехоты, соблюдая полнейшую тишину, вступил в город. Караульщики, впрочем, заметили его приближение и с криком бросились к оружию; вскоре его вторжение сделалось известным внутри города; одни тогда схватили своих детей и потащили их вместе с женами с воплем и воем в крепость; другие стали против Тита, но один за друтом падали перед ним. Те, которым не удалось спастись на высоту крепости, очутились в своем безвыходном положении лицом к лицу с римлянами. Со всех сторон раздавались стоны убиваемых; кровь лилась ручьями по спускам города. Против бежавших в крепость Веспасиан между тем повел все войско. Вершина, обрамленная кругом скалами и едва доступная, подымавшаяся на ужасную высоту и окруженная пропастями, кишела людьми. Иудеи оттуда убивали тех, которые хотели взлезать наверх, других они поражали стрелами и камнями, между тем как их самих, вследствие высокой позиции, занятой ими, стрелы не достигали. Но вдруг, как бы по божественному велению, на их гибель поднялся встречный ветер, подымавший против них стрелы римлян и уклонявший от цели их собственные стрелы, давая последним косое направление. Гонимые этой бурей, они не могли устоять на лишенном всякой опоры краю обрыва и не могли также уследить за взбиравшимися наверх врагами. Таким образом римляне влезли и окружили их прежде, чем они успели оказать сопротивление или просить о пощаде. Воспоминание о павших при первом штурме усилило ярость римлян против всех. Многие в отчаянии, обняв своих жен и детей, бросались с ними в бездонную пропасть, зиявшую под крепостью. Ожесточение римлян далеко еще уступало изуверству пленников против самих себя: римляне уничтожили 4000, между тем как в лощине найдено свыше 5000, которые сами бросились туда. Никто не остался в живых, кроме двух женщин. Это были сестры Филиппа, сына превосходного военачальника царя Агриппы, по имени Иаким. Они спаслись тем, что скрылись от ярости римлян, ибо последние не щадили даже грудных детей: многих таких младенцев они хватали и швыряли с высоты крепости вниз. Так пала Гамала в 2З-й день месяца иперберетая; начало ее восстания совпало с 24-м днем месяца гарпея.


ГЛАВА ВТОРАЯ
Сдача Гисхалы после бегства Иоанна в Иерусалим.

1. Один только городок в Галилее остался непокоренным - это была Гисхала. Наседение ее, хотя было мирно настроено, так как оно большей частью состояло из земледельцев, все помыслы которых сосредоточивались постоянно на урожае, - но, к его несчастью, в среде жителей свила себе гнездо значительная шайка разбойников, и эта шайка заразила своим образом мыслей также и часть граждан. Человек, который подстрекад их к отделению и сплачивал в одну силу, был Иоанн, сын некоего Леви, - обманщик, человек чрезвычайно коварного нрава, носившийся всегда с обширными планами и умевший ловко их осуществлять; ко всему этому он был склонен к войне, так как на этом пуги, как известно было, надеялся достигнуть власти. Под его командой стояли бунтовщики в Гисхале, присутствие которых было случайно причиной того, что граждане, которые готовы были вступать в переговоры относительно сдачи города, теперь в боевой готовности ожидали прибытия римдян, Веспасиан посяал против них Тита с 1000 всадников. Десятый легион он перевел в Скифополис, а с остальными двумя легионами он сам возвратился в Кесарию для того, чтобы доставить им отдых после тягостей походов и, пользуясь обильными запасами этого города, подкрепить своих солдат телесно и духовно для предстоявших им еще битв. Ибо он хорошо сознавал, что еще немало трудов ждет его под Иерусалимом - этой царской резиденцией, главным городом всей нации и сборным центром для всех бежавших из предыдущих сражений. Мощный своей природой и укрепленный еще искусственными сооружениями, Иерусалим внушал ему немало забот. Независимо от укреплений города, он считал и его обитателей, по их непреклонной твердости и храбрости, труднопобедимыми. Ввиду этого он готовил своих солдат, как атлетов, к бою.

2. Титу после прибытия его с конным отрядом в Гисхалу было бы легче взять ее внезапным нападением. Но зная, что при взятии города с боя солдаты уничтожат всю массу народа, будучи сам насыщен уже резней и жалея население, которое все поголовно, невинные с виновными, было бы истреблено, он предпочел склонить город к добровольной сдаче. Так как стена вся была покрыта людьми, принадлежавшими большей частью к отчаянной толпе мятежников, то он обратился к ним со следующими словами: "Я удивляюсь, что вам придает духа одним поднять оружие против римлян после того, как пала вся Галилея; вы же видели, что города более сильные были разрушены одним ударом, между тем как все те города, которые отдавали себя на милость римлянам, наслаждаются теперь своим покоем и безопасностью. Это я и вам предлагаю теперь, и да будет прощена и предана забвению ваша самонадеянность. Простительна еще ваша надежда на свободу, но не настойчивое стремление к несбыточному. Если вы не примете моего дружеского совета и милостивого предложения, тогда вы узнаете, как беспощадно римское оружие, и увидите сейчас, что покорение таких стен для римских осадных машин составляет только детскую игру. Если же вы опираетесь на эти стены, то доказываете этим только то, что вы одни из всех галилеян при своей беспомощности наказаны еще самоуверенностью".

3. Жители не только не имели возможности дать на это какой-либо ответ, но ни один из них не мог даже взойти на стену, ибо последняя была вся занята разбойниками, а у ворот стояли стражи для того, чтобы никто не вышел для переговоров или не принял в город всадников. Один Иоанн ответил: "Я лично согласен на это предложение и добрыми ли словами или силой заставлю также и других принять его. Но этот день (это было как раз в субботу. - И. Ф.) я по закону иудеев должен праздновать, и ведение мирных переговоров мне возбранено все равно, как ведение войны. Римлянам также хорошо известно, что в каждый седьмой день недели иудеи не имеют права заниматься никакими делами. Заставить переступить такой запрет было бы таким же тяжелым грехом, как дать себя принудить к этому. Но эта отсрочка не может Титу принести никакого вреда, ибо что можно предпринять в течение одной ночи, кроме разве бегства, а этому Тит может воспрепятствовать, установив охрану над городом. Для нас чрезвычайно важно не нарушать ни одного установления из отеческих законов; ему же, дарующему им, сверх ожидания, мир, подобает также уважать законы тех, которых он хочет спасти". Так он говорил только с целью обмануть Тита; ему не так была дорога суббота, как его собственное спасение. Он боялся именно, что после взятия города его все покинут, между тем как ночью он мог надеяться спастись бегством. По промыслу божью, решившему сохранить Иоанна на гибель Иерусалима, Тит не только удовлетворил его коварную просьбу об отсрочке, но и отодвинул свой лагерь далеко от города, более к Кидессе. Это - укрепленный городок на тирской границе, находившийся в постоянной вражде и неприязни с галилеянами. Он был густо населен и имел укрепления, на которые мог опираться в своих распрях с туземцами.

4. Ночью, когда римские караулы снялись со своих постов и удалились, Иоанн, улучив свободный момент, поднялся не только с преданными ему вооруженными воинами, но и с целой толпой неспособных к бою людей и их семействами и вместе с ними бежал по направлению к Иерусалиму. Только 20 стадий мог он, трепеща сам за свою жизнь и свободу, таскать за собой толпу женщин и детей; в дальнейшем же своем торопливом бегстве он их покинул. Ужасен был вопль брошенных на произвол судьбы: чем больше они удалялись от своих близких и родных, тем ближе казался им враг. Они уже начали представлять себе чуть ли не за спиной тех, которые возьмут их в плен, и в паническом страхе оглядывались назад при каждом шуме, произведенном их собственным бегством, как будто неприятель их уже настиг. Многие сбились с пути и завязли в непроходимых местностях, а многие, спеша обогнать друг друга, были растоптаны на дороге. Женщины и дети погибали самым жалким образом. Иные имели еще столько сил, что могли звать к себе своих мужей и родственников, и трогательно умоляли их подождать. Но еще неумолимее звучал приказ Иоанна, чтобы они спасали самих себя и бежали бы туда, откуда они будут в состоянии мстить римлянам и за покинутых если последние будут ими похищены. Таким образом рассеялась толпа беглецов, смотря по той прыткости и ловкости, какой каждый из них обладал.

5. На следующий день под стенами Гисхалы появился Тит для окончания переговоров. Жители открыли ворота, вышли ему навстречу со своими семействами и приветствовали его как благодетеля и освободителя города от его притеснителей. Тут же они доложили ему о бегстве Иоанна и просили его их самих пощадить, а по вступлении в город наказать оставшихся еще в нем сторонников мятежа. Не соглашаясь сейчас на просьбы народа, Тит немедленно отрядил отряд всадников для преследования Иоанна. Его самого не догнали, так как он уже достиг Иерусалима, но из людей, бежавших вместе с ним, они убили около 6000, а около 3000 женщин и детей они оцепили и погнали назад. Хотя Тит был раздражен тем, что сейчас же не мог наказать Иоанна за его обман, но за эту неудавшуюся месть он нашел достаточное удовлетворение в массе пленных и убитых и с громким ликованием вступил в город. Солдатам он приказал по военному обычаю разрушить часть стены.. Нарушителей покоя в городе он старался обезвредить больше угрозами, чем наказаниями, ибо он опасался, что при выделении виновных из массы населения многие из личной ненависти и вражды могут выдавать и невинных; а потому он счел за лучшее держать виновных в постоянном страхе, чем вместе с ними погубить хотя бы одного невинного. Первые, надеялся он, из страха перед наказанием и из благодарности за помилование, быть может, сами постараются загладить свою вину, между тем как казнь невиновных ничем нельзя будет поправить. Для того, однако, чтобы обеспечить за собой город, он оставил здесь гарнизон, посредством которого надеялся отрезвить беспокойные головы и ободрить приверженцев мира. Этим закончено было подчинение всей Галилеи, стоившее римлянам много пота.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Об Иоанне из Гисхалы,зелотах,первосвященнике
Анане и об их взаимных распрях.

1. При вступлении Иоанна в Иерусалим весь народ устремился ему навстречу, и вокруг каждого сопровождавшего его беглеца собрались большие толпы, которые осведомлялись о несчастных событиях, происшедших в провинции. Уже одно хриплое и отрывистое дыхание обнаруживало их жалкое положение. При всем этом у них еще хватало духа хвастать и утверждать, что они не бежали от римлян, а пришли только для того, чтобы бороться дротив них е более сильной позиции; да и было бы неразумно и бесцельно рисковать жизнью за Гисхалу и подобные ничтожные городки, вместо того, чтобы сберегать силы и оружие для столицы. Далее они рассказали о взятии Гисхалы, причем для многих стало ясно, что их разыгранное так называемое отступление было не что иное, как бегство. Когда же, наконец, сделалась известной участь пленных, весь народ приуныл, ибо он видел в этом предзнаменование своей собственной гибели. Иоанн, однако, не дал чересчур обескуражить себя судьбой брошенных им в пути; обращаясь ко всякому отдельно, он старался возбуждать в них надежды и ободрять их к войне, превознося их силы и средства и низводя на степень ничтожества силы римлян. Издеваясь над простотой и неведением людей, он говорил: "Римляне, которые уже под деревнями Галилеи так много потеряли и разбивали свои военные машины, никогда не будут в состоянии перешагнуть через стены Иерусалима, если даже они вооружатся крыльями".

2. Такими речами он вскружил головы значительной части молодежи и вдохновил ее на войну; но люди рассудительные и более солидного возраста все без исключения предвидели грядущее и оплакивали город, как будто он уже пал. Таким образом среди жителей возник раскол. Но еще раньше, чем вспыхнуло междоусобие в Иерусалиме, было уже раздвоено население провинции. Произошло это, когда после прибытия Тита из Гисхалы в Кесарию Веспасиан выступил оттуда против Ямнии и Азота, покорил их, оставил там гарнизоны и с большой толпой сдавшихся ему жителей возвратился назад. Тогда в каждом городе начались волнения и междоусобицы. Едва только эти люди вздохнули свободно от ига римлян, как они уже подымали оружие друг против друга. Жаждавшие ойны вели ожесточенную борьбу с друзьями мира. В первое время борьба разгоралась между семействами, еще раньше жившими не в ладу между собой; но вскоре распадались и дружественные между собой фамилии; каждый присоединялся к своим единомышленникам, и в короткое время они огромными партиями стояли друг против друга. Междоусобицы, таким образом, везде были в полном разгаре. Но партия, приверженная к восстанию и войне, и состоявшая из молодых и смелых людей, одерживала верх над старшими и рассудительными. Вначале только единичные личности из местных жителей принимались за разбойничье дело, но мало-помалу они собирались в шайки и грабили деревенских жителей, нисколько не уступая в жестокости и противозакониях врагам-римлянам, так что пострадавшим от них римское ярмо казалось уже более сносным.

3. Гарнизоны, расположенные в городах, частью от злости за перенесенные ими невзгоды, частью из ненависти к иудеям не оказывали преследуемым никакой поддержки или ограничивались самой незначительной помощью. Таким образом, начальники рассеянных повсюду разбойников, насытившись грабежами в провинции и сплотившись в одну разрушительную шайку, незаметно вторгались в Иерусалим, лишенный тогда верховного объединяющего руководителя и принимавший по древнему обычаю всех единоплеменников без всяких мер предосторожности, тем более, что всякий смотрел на этих пришельцев, как на людей, приходящих с добрым намерением оказывать помощь. Но и независимо от мятежа они впоследствии еще больше усугубляли бедственное положение города; ибо благодаря нахлынувшей бесполезной и праздной массе съестные припасы, которых, быть может, хватило бы для воинов, были скоро съедены, а это прибавило к войне еще голод и междоусобие.

4. Другие разбойничьи шайки, прибывшие в город, соединялись с худшими элементами, находившимися уже в нем, и сообща совершали самые гнусные насилия. Испробовав свои силы на кражах и грабежах, они скоро перешли к убийствам; убивали же они не ночью или тайно и не простых людей, а открыто среди белого дня и начали с высокопоставленных. Первого они схватили в плен и заключили в тюрьму Антипу человека царского происхождения, одного из могущественнейших в городе, которому даже доверялась государственная казна; за ним Леви, также знатного мужа, и Софу, сына Регула, - оба они также были царской крови; а затем - всех вообще, пользовавшихся высоким положением в стране. Страшная паника охватила весь народ, и, точно город был уже завоеван неприятелем, каждый думал только о собственной безопасности.

5. Одно только пленение названных людей было для них недостаточным. С другой стороны, они считали небезопасным долгое содержание в заключении столь важных людей, так как далеко разветвлявшиеся семейства последних были бы, конечно, в состоянии освободить их; вместе с тем они боялись, что исполненный негодования народ может восстать против их беззаконий. Ввиду этого они решили извести их совсем и предназначили для этой цели самого услужливого из своей среды палача, некоего Иоанна, называвшегося на отечественном языке "сыном газели". Последний отправился в тюрьму с десятью вооруженными воинами, которые помогли ему умертвить пленных. Для оправдания этого ужасного преступления они выдумали неудачный повод, будто заключенные вели переговоры с римлянами относительно передачи города, а они, убийцы, устранили только изменников народной свободы. Итак, они еще выхваляли свое злодейство, точно они этим облагодетельствовали и спасли город.

6. Приниженность и робость народа рядом с неистовством названной партии усугублялись до того, что последняя даже присвоила себе право избрания первосвященников. Она отвергла привилегии тех фамилий, из которых по -преемственности назначались первосвященники, и выбирала простых людей низкого звания для того, чтобы в них иметь сообщников своих насилий; ибо люди, достигшие высшего достоинства без всяких заслуг, должны были служить послушным орудием в руках тех, которым они обязаны были своим положением. Тех же, которые еще могли препятствовать им, они путем разных интриг и наушничаний восстановили друг против друга и затем воспользовались их взаимными распрями для своих целей. Так, наконец они, пресыщенные преступлениями против людей, обратили свою наглость и против Бога и с оскверненными ногами вторглись в Святая Святых.

7. Но тогда против них поднялся народ, подстрекаемый на то старейшим из первосвященников, Ананом - в высшей степени умным человеком, который, если бы избежал рук пала-ей, быть может, и спас бы город. Разбойники же превратили тогда храм божий в укрепление против грозных волнений народа; святыня служила им исходным пунктом для тирании. К своим злодействам они присовокупили еще издевательство, действовавшее еще чувствительнее, чем первые. Они хотели именно испытать, как далеко простирается страх народа перед ними, и испробовать вместе с тем свои собственные силы - и вот они осмелились избрать первосвященников по жребию в то время, как сан этот, как мы уже заметили, переходит по наследству. Для оправдания своего дерзкого нововведения они ссылались на какой-то древний обычай и уверяли, что и в былые дни первосвященническое достоинство давалось по жребию. В сущности же это было уничтожение бесспорного закона - средство к возвышению их власти, к насильственному захвату высшего достоинства, к чему они, собственно, и стремились.

8. Таким образом, они созвали одно из священнических отделений, называемое Элиахимом, и выбрали первосвященника по жребию. Случайно жребий выпал на человека, личность которого ярко осветила все безумие их затеи, на некоего Фаннию, сына Самуила из деревни Афта. Он не только не был достоин носить звание первосвященника, но был настолько неразвит, что не имел даже представления о значении первосвященства. Против его воли они вытащили его из деревни, нарядили, точно на сцене, в чужую маску, одели его в священное облачение и наскоро посвятили в то, что ему надлежит делать. Для них это гнусное дело было только шуткой и насмешкой, другие же священники обливались слезами при виде того, как осмеивается закон, и стонали над профанацией священных должностей.

9. Такую дерзость народ не мог уже снести - все поднялись для свержения тирании. Влиятельнейшие мужи, Горион, сын Иосифа, и Симеон, сын Гамалиеля, разжигали народ в собраниях и в речах, обращенных к отдельным личностям, и побуждали их наказать, наконец, губителей свободы и очистить святилище от кровопийц. И самые уважаемые из первосвященников, Иешуа, сын Гамалы, и Анан, сын Анана, открыто в собраниях упрекали народ в бездеятельности и подстрекали его против зелотов (ревнителей). Так именно они себя называли, точно они ревностно преследовали хорошие цели, между тем Как в действительности они все свое рвение прилагали к дурным делам и в этом отношении превосходили самих себя.

10. Когда народ собрался толпой и все были полны негодования против занятия храма, грабежей и убийств (хотя никто еще не решался сделать шаги к мщению, так как зелоты, по справедливости, считались труднопобедимыми), среди собрания поднялся Анан, который, несколько раз возведя к храму влажные от слез глаза, сказал: "Лучше бы мне умереть, чем видеть дом божий полным стольких преступлений, а высокочтимые святые места оскверненными ногами убийц. Но, одетый в первосвященническое облачение и неся благоговеннейшее из священных имен, я охотно живу и не жалею о том, что меня еще не постигла славная смерть, достойная моего преклонного возраста, т. е. я рад, что, несмотря на свой преклонный возраст, еще жив, потому что надеюсь, что мне удастся свершить доброе дело и спасти вас и священный город. Конечно, если я останусь один, как в пустыне, тогда я готов один жертвовать Богу свою душу, ибо на что мнежизнь среди такого народа, который не сознает своих ран, который потерял способность чувствовать свое горе в то время, когда его уже можно осязать руками. Вас грабят, а вы остаетесь равнодушными, вас бьют, а вы молчите, над убитыми никто не смеет даже громко стонать. Какая жестокая тирания! Но зачем я порицаю тиранов? Разве они не вскормлены вами же и вашим долготерпением? Не вы ли сами своим молчанием давали первоначальиым немногочисленным сборищам разрастаться в целые орды? Не вы ли своей беспечностью позволяли им вооружаться, обратив свое оружие против самих себя, вместо того чтобы отбить первые их нападения и дать им отпор еще тогда, когда они глумились над своими ближними? Вы сами вашим равнодушием поощряли этих злодеев на разбои. Когда они опустошали дома, никто из вас словом не обмолвился, и не удивительно поэтому, что они также убивали их владельцев! Когда последних волочили по всему городу, никто не приходил им на помощь! Когда мучили цепями выданных вами людей, - не хочу сказать сколько и каких, - но никем не обвиненных и без суда, никто не заступался за обремененных оковами. Последствием всего этого было то, что мы в конце концов увидели их казненными. Мы видели своими глазами, как, точно из стада неразумных животных, каждый раз похищается лучшая жертва. Никто не подымал даже голоса, не говорю уже о том, чтобы ктонибудь шевельнул рукой. Но теперь вы опять будете терпеть? Вы будете терпеть, когда топчут ногами святилище? Если вы сами шаг за шагом протоптали этим злодеям дорогу к преступлению, то неужели вы еще и теперь не тяготитесь их властью над собою? Ведь они теперь пойдут еще дальше, если только найдут для опустошения что-нибудь более великое, чем храм. В их руках находится уже самое укрепленное место города - разве иначе можно теперь назвать храм? - с которым они обращаются как с какой-нибудь крепостью или гарнизонным пунктом. Если из-за этой крепости угрожает вам такая жестокая тирания, если вы видите ваших врагов над вашими головами, то о чем вы еще думаете, чем вы можете себя успокоить? Вы ждете римлян, чтобы они пришли на помощь вашим святыням? Такое ли положение города и так ли мы уже беспомощны, чтобы враги должны были сжалиться над нами? А сами вы, несчастные, не восстанете? Не отразите направленных против вас ударов? Не сделаете даже того, что животные делают, и не будете мстить тем, которые вас бьют? Не хотите вы воскресить в памяти каждое отдельно совершенное злодеяние, чтобы под свежим впечатлением пережитых мук воодушевиться на месть? Убито таким образом в вас самое благородное и естественнейшее чувство - любовь к свободе. И мы, значит, превратились в рабские натуры и лакейские души, точно мы рабство получили в наследие от наших предков. Но нет, они за свою самостоятельность вели многие и великие войны, они не отступали ни перед мощью Египта, ни перед мидянами, лишь бы только не подчиняться чужой воле. Однако зачем я вывожу ваших предков? Вот настоящая война против римлян, целесообразность и полезность которой я тоже не хочу разбирать, чем она вызвана - разве не желанием свободы? Если же мы не хотим покориться владетелям мира, то должны ли мы терпеть над собой тиранов из нашей же среды? Подчиненность чужеземцам может быть еще объяснена единичным неблагоприятным случаем; но если гнуть спину перед худшими из своих сограждан, так это трусость и самоотречение. Так как я упомянул здесь о римлянах, то я не хочу скрыть от вас, какая мысль мне пришла при этом в голову: мне кажется, что, если бы мы были покорены римлянами, от чего храни нас Бог, нам не пришлось бы терпеть от них больше, чем от тех. Разве можно удержаться от слез при виде того, как в храме, где даже можно видеть приношения от самих римлян, соотечественники прячут добычу, доставшуюся им от истребленной ими столичной знати и умерщвления таких людей, которые, если бы победили они сами, то пощадили бы их! Сами римляне никогда не переступали через порог даже неосвященных мест, не нарушали ни одного из наших священных обычаев, со священным страхом они только издали смотрели на ограду храма; а люди, выросшие в нашей стране, воспитанные на наших законах и носящие имя иудеев, рыщут среди Святая Святых в то время, когда их руки дымятся еще кровью их соотечественников! Должны ли мы бояться войны с внешними врагами, когда они в сравнении с нашими единоплеменниками более человечны? Если называть вещи их настоящими именами, тогда мы найдем, что блюстителями наших законов были именно римляне, между тем как их враги находятся среди нас. Что эти изменники свободы должны быть уничтожены и что никакая кара, какую только можно придумать, не может служить достаточным возмездием за их гнусные дела - это убеждение, я надеюсь, вы все принесли уже с собой и еще до моей речи вы достаточно были ожесточены против них теми страданиями, которые вы перенесли. Только иные из вас, быть может, страшатся этой многочисленности, смелости и их выгодных позиций. Но так как во всем виновато ваше бездействие, то дальнейшей вашей медлительностью все это еще больше ухудшится; ибо с каждым днем их рать увеличивается новыми приливами, каждый день к ним прибывают все новые единомышленники. Их смелость поощряется именно Тем, что они до сих пор не наталкивались ни на какое препятствие; теперь же, если вы только дадите им время, то они своим преимущественным положением против нас воспользуются еще для того, чтобы употребить силу оружия. Но если мы подымемся против них, то, верьте мне, нечистая совесть ввергнет их в страх, сознание вины превратит в ничто преимущество их возвышенной позиции. Быть может, также поруганное Божество обратит их выстрелы против них самих и поразит нечестивцев их собственными стрелами. Покажемся только и - и они погибли! А если даже с этим связана опасность, так вы должны почесть за славу умереть перед священными воротами и отдать жизнь, если не за жену и детей, то за Бога и его святилище. Я словом и делом буду предшествовать вам. Все, что вы только придумаете для вашей безопасности, будет предпринято, и вы увидите, что я сам не буду щадить себя".

11. Этими словами Анан старался возбудить народ против зелотов, хотя он сам не мог скрыть от себя, что последние по своей многочисленности, юношеской силе и твердости, а главным образом сознанием достигнутых уепехов труднопобедимы. От них можно было ожидать самого отчаянного сопротивления, так как они не могли надеяться на прощение их преступдений. Тем не менее он решился рискнуть всем, а не оставить положение дел в таком хаотическом виде. Народ также требовал, чтобы он повел их против тех, на борьбу с которыми он вызвал их, и каждый горел желанием первым броситься в опасность.

12. Между тем как Анан избирал и выстраивал способных к бою, зелоты узнали о готовящемся на них нападении; они имели людей, которые передавали им обо всем, происходившем в народе. Исполненные ожесточения, они хлынули из храма то сомкнутыми рядами, то мелкими партиями и беспощадно уничтожали все, что встречалось им на пути. Быстро собрал Анан народ, который хотя и превосходил зелотов в числе, но уступал им в вооружении и стойкости строя. Однако жажда боя пополняла пробелы в обоих лагерях: находившиеся в городе были исполнены такого ожесточения, которое было сильнее всякого оружия; скрывавшиеся в храме обладали такой смелостью, которая не страшилась никаких превосходящих сил. Первые считали невозможным дальше оставаться в городе, если не избавиться от разбойников; зелоты же предвидели для себя, в случае своего поражения, жесточайшие кары. Таким образом, они, полные ярости, бросились друг на друга, перекидываясь вначале камнями в городе и перед храмом и издали пуская в ход стрелы, но как только часть их обратилась в бегство, победители взялись за мечи. Множество пало мертвыми с обеих сторон и многие были ранены. Раненые из среды народа были унесены домой своими родственниками; раненые же зелоты возвращались в храм и своей кровью смачивали священную землю; можно сказать, что уже одна их кровь была осквернением для святыни. Хотя разбойники при всяком новом столкновении все больше одерживали верх, но и число народных бойцов росло вместе с их ожесточением. Порицая малодушие отступавших, они отрезали им путь к бегству и гнали всю массу вперед, на врагов. Последние не могли больше устоять против натиска и шаг за шагом пятились назад к храму; вслед за ними туда же вторглись и люди Анана. Ужас охватил зелотов, когда они потеряли первую обводную стену; они бросились внутрь и поспешно заперли за собой ворота. Анан не мог решиться штурмовать священные ворота, тем более, что враги метали сверху стрелы; кроме того, он считал грехом, в случае даже победы, ввести в храм божий народ без нредварительного очищения. Ввиду этого он отобрал из числа всех по жребию около шести тысяч хорошо вооруженных людей и расставил их в виде стражи на колоннадах; их места замещали затем другие, так что по очереди все должны были исполнять эту службу; однако многие из сановных лиц освобождались руководителями движения от этой обязанности, но за это они должны были вместо себя посылать наемных людей из бедного сословия.

13. Виновником всеобщего несчастья был тот Иоанн, который, как мы рассказали, бежал из Гисхалы - опасный интриган, томимый в душе болезненной страстью к деспотической власти и давно уже питавший тайные замыслы против государства. В то время он под маской преданного народу сопровождал повсюду Анана, когда последний совещался днем с начальниками или проверял ночью стражу. Всякие тайны он передавал зелотам, так что малейшее намерение народа, еще прежде чем оно было достаточно обдумано, через него уже делалось известным врагам. Чтобы не возбуждать никакого подозрения, он даже был чересчур услужлив Анану и другим народным представителям, но его заискивание имело совершенно обратное действие тому, чего он хотел достигнуть: его пошлая лесть навлекла на него еще большие подозрения, а его присутствие везде, куда его и не приглашали, служило только подтверждением того, что он выдает тайны. Замечено было, что враги посвящались всегда во все народные решения, и никому нельзя было с большей вероятностью приписать это предательство, как именно Иоанну. Устранить же его было не так легко, ибо он был способен на самые мерзкие дела, происходил вообще не из низкого рода и, кроме того, пользовался покровительством многих, принимавших участие в общественных делах. Ввиду этого решено было потребовать от него присягу в верности. Иоанн без колебания присягнул быть всегда верным народу, не выдавать врагам никакого решения или действия народа, а словом и делом содействовать сокрушению тех, которые взялись за оружие. Анан и его окружающие уверовали в его клятву и, отбросив всякое подозрение, позволяли ему отныне участвовать в их совещаниях. Мало того, они даже избрали его своим послом к зелотам для переговоров о прекращении распри. Ибо они прилагали все старания к тому, чтобы не осквернять храм и не допускать убийства в нем никого из соотечественников.

14. Иоанн же, точно он присягнул в верности зелотам, а не их противникам, пришел к первым, стал среди них и произнес: "Уже не один раз я из-за вас подвергал себя опасностям, но не оставлял вас в неизвестности на счет того, что задумывала против вас партия Анана; ныне же я могу погибнуть вместе с вами, если сам Бог не придет вам на помощь. Анан не хочет выжидать больше: уговорив народ, он отправил послов к Веспасиану с просьбой прийти как можно скорее и захватить город в свои руки. На следующий день была объявлена жертва очищения для того, чтобы под предлогом богослужения или силой вторгнуться и вступить в битву с вами. А потому я не думаю, чтобы вы долго еще могли выдержать осаду или противостоять столь превосходным силам". К этому он прибавил еще: "Богу угодно было, чтобы я прислан был в качестве посредника для мирных переговоров; но эти переговоры Анан затеял только для того, чтобы напасть на вас врасплох. Вы должны поэтому для спасения своей жизни или просить пощады у осаждающих, или искать себе помощи извне. Те же, которые в случае поражения надеются еще на милость, те, вероятно, забыли о своих собственных грешках, или, быть может, они воображают, что за раскаянием виновных непременно должно последовать прощение потерпевших. Но часто преступники при всем своем раскаянии остаются презренными, и жажда мщения оскорбленных, как только они получают власть в свои руки, делается еще сильнее. Во всяком случае, им всегда будут угрожать друзья и родственники убитых, точно так же и масса народа, которая сильно ожесточена против нарушения законов и ниспровержения легального порядка. Если бы даже одна часть и была склонна к прощению, то она исчезла бы в массе жаждущих мщения".


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Идумеяне, призываемые зелотами, быстро яввляются
в Иерусалим, но не будучи впущены, проводят ночь вне
города.-Речь первосвященника Иешуи и ответная речь
идуменянина Симона.

1. Такой коварной ложью он навел панику на всю толпу. Что именно он подразумевал под помощью извне, он хотя и не решался высказывать ясно, но намекал на идумеян. Для того, чтобы разжигать еще вожаков зелотов каждого в отдельности, он представил им ложное описание жестокости Анана и прибавил, что его угрозы, главным образом, направлены лично против них. Эти вожаки были Элеазар, сын Симона, славившийся в особенности своей изобретательностью и умением осуществлять задуманное; далее Захария, сын Фалека, - оба из рода священников. Последние, услышав об угрожающей их собственной личности опасности и что, кроме того, партия Анана, чтобы завладеть высшей властью, хочет призвать себе на помощь римлян (и эта ложь была присовокуплена Иоанном), некоторое время находились в нерешительности насчет того, что им предпринять в столь короткий срок, оставшийся еще в их распоряжении. Они думали, что народ готовитея уже к нападению и что близость осуществления этого намерения почти уже отрезала от них всякую внешнюю помощь, ибо еще прежде, чем кто-либо из их союзников узнает об их положении, оно может сделаться крайне опасным. Ввиду этого было решено призвать идумеян. Они написали им краткое письмо следующего содержания: "Анан обманывает народ и хочет предать столицу римлянам; они (зелоты - Ред.) сами, отделившиеся от него во имя спасения свободы, осаждены в храме. Времени для спасения осталось мало. Если идумеяне не поспешат к ним на помощь, тогда они попадут в руки Анана и своих врагов, а город в руки римлян". Подробности о положении дел поручено было послам изложить на словах предводителям идумеян. Посольство состояло из двух лиц, опытных в подобных предприятиях, одаренных даром слова и силой убеждения и, что особенно важно, отличавшихся быстротой ног. Зелоты были уверены, что идумеяне скоро склонятся на их предложение, ибо это буйный, необузданный народ, всегда падкий к волнениям и переворотам, народ, которому стоит только сказать несколько слов, чтобы поставить его на вооруженную ногу, который идет на войну, точно на торжество. Требовалось только быстрое исполнение возложенного на послов поручения, а последние, оба носившие имя Анания, в этом отношении ничего больше желать не хотели. Таким образом, они вскоре прибыли к предводителям идумеян.

2. Содержание письма и устные сообщения послов произвели на них потрясающее впечатление: как бешеные они бегали в толпе и проповедовали войну. Еще прежде чем люди узнали, в чем дело, они уж были в полном сборе. Все подняли оружие якобы за освобождение столицы и, выстроившись в числе около двадцати тысяч, они появились под стенами Иерусалима, имея во главе четырех предводителей: Иоанна и Иакова, сыновей Сосы, Симона, сына Кафлы, и Фииеаса, сына Клусофа.

3. Отбытие послов осталось скрытым как от Анана, так и от стражи; но не то было с приходом идумеян. О нем Анан заранее узнал и запер поэтому перед ними ворота, а на стене расставил караульные посты. Однако он отнюдь не намеревался сейчас же вступить с ними в битву, а хотел, прежде чем прибегнуть к силе оружия, привлечь их на свою сторону добрыми словами. Старейший из первосвященников после Анана, Иешуа, взошел на башню, находившуюся на виду идумеян, и произнес: "Из всех бед, стрясшихся над нашим городом, ничто так не объяснимо, как то, что злым неизвестно, откуда каждый раз является помощь. Ведь вы именно хотите оказать поддержку отщепенцам против нас и прилетели сюда с такой готовностью, какую не проявили бы даже в том случае, если бы столица призвала бы вас на помощь против варваров. Если бы хоть ваше войско было похоже на тех людей, которые вас призвали, то я бы еще мог объяснить себе ваше усердие; ибо ничто так быстро не создает дружбы, как родство характеров. Но ведь если разбирать их поодиночке, то каждый из них окажется тысячу раз заслуживающим смерти; ведь они выродки и позорище всей страны; люди, промотавшие свое собственное состояние, истощившие свою преступную энергию в деревнях и городах окрестностей и в конце нахлынувшие, как воры, в священный город; разбойники, которые в своей разнузданности покрывают позором даже священную землю, которые без стыда напиваются теперь пьяными в святилище и награбленным у убитых наполняют свои ненасытные утробы. Ваши же ополчения и ваши доспехи имеют такой доблестный вид, точно столица по всеобщему согласию созвала вас в качестве союзников против чужеземцев. Не насмешка ли судьбы, что целая нация связывается с шайкой злодеев? Уже давно представляется мне загадкой: что именно вас так быстро подняло на ноги? Должен же быть какой-нибудь веский повод, который заставил вас поднять оружие за разбойников против родственной вам нации. Мы слышали здесь что-то о римлянах и измене - эти именно слова были только что произнесены некоторыми из вас, заявившими с шумом, что они пришли для освобождения столицы. Но такой вымысел нас поражает больше, чем другие дерзости, проявленные теми гнусными людьми. Конечно, свободолюбивых по природе своей людей, всегда готовых ополчиться из-за нее против внешнего врага, ничем другим нельзя было восстановить против нас, как тем, чтобы нас заклеймить именем предателей столь желанной свободы. Но вы же должны думать - от кого исходит эта клевета и против кого она направлена; вы должны искать подтверждения в общем положении вещей, а не верить голословному вымыслу. Что могло нас побудить теперь предаться римлянам, когда от нас всецело зависело или с самого начала не отпадать совсем, или сейчас же после отпадения вновь перейти на их сторону, когда страна кругом нас еще не была опустошена. Но теперь, если бы мы и желали, нам было бы трудно помириться с римлянами, так как завоевание Галилеи сделало их гордыми, а преклониться перед ними теперь, когда они уже так близки, было бы для нас позором страшнее смерти. Я, правда, лично предпочел бы мир смерти. Однако раз война объявлена и находится в полном разгаре, я также охотно предпочитаю славную смерть жизни военнопленника. А кто же, говорят, тайно послал к римлянам? Одни ли мы, представители народа, или вместе
с нами также и народ по общему решению? Если только мы, - то пусть же нам назовут друзей, которых мы послали, прислужников, способствовавших измене! Был ли кто-нибудь пойман на пути к римлянам или схвачен на возвратном пути? Быть может, напали на следы письма? И каким образом мы могли это скрыть от столь многих граждан, с которыми находимся в постоянном общении? Каким образом случилось, что только тем немногим людям, которые вдобавок осаждены и даже не могут выходить из храма в город, сделалось известным то, что тайно происходило внутри страны? И узнали они об этом именно теперь, когда их ожидает кара за совершенные ими преступления; раньше же, когда они находились в безопасности, никто из нас не навлекал на себя подозрения в измене. Если же взваливают вину на народ, в таком случае должно было состояться публичное совещание, из которого никто не мог быть исключен, тогда достоверный слух об этом должен был бы дойти до вас еще гораздо раньше формального донесения. Да и как тогда не избирали бы послов для заключения договора? Если же все было так, то пусть скажут, кто был назначен для этой миссии? Но все это только уловка людей, борющихся со смертью и стремящихся отвратить от себя наказание. Если только городу суждено будет пасть от измены, то на это способны только наши клеветники, злодеяниям которых недостает только одного - предательства. Вы же, раз вы уже явились сюда с оружием в руках, должны были бы теперь - и это было бы самое справедливое - оказать поддержку столице и помочь истребить тиранов, уничтоживших право, топтавших закон ногами и носящих свои приговоры на острие меча. Ведь они знатных людей, на которых никто не жаловался, схватили на улице, грубо обращались с ними в темнице и, наконец, невзирая ни на воззвания, ни на моления, казнили. Вы можете, если только хотите вступить в наш город не как враги, убедиться собственными глазами в том, что я сказал: вы увидите вконец разграбленные дома, жен и детей убитых - в черной траурной одежде, вопли и слезы во всем городе. Ибо нет человека, который не испытывал бы на себе насилий этих безбожников; они в своем безумии зашли так далеко, что свою разбойничью отвагу принесли с собой из деревень и городов не только в самое сердце всей нации - Иерусалим, но и отсюда - в самый храм. Последний они превратили теперь в крепость, в место убежища и укрепленный пункт против нас. Место, свято почитаемое на всем земном шаре, даже иноземцами, обитателями окраин мира, знающими о нем только понаслышке, эти чудовища, здесь же родившиеся, топчут ногами. Но верх их наглости - это то, что они в своем теперешнем отчаянном положении вооружают племена против племен, государства против государств и вызывают нацию на борьбу против собственной же крови. Ввиду этого, как я уже сказал, вам больше всего подобало бы в союзе с нами истребить преступников, наказать их именно за этот обман, за то, что они дерзали призвать в качестве союзников вас, которых они, напротив, должны были бояться как мстителей. Если же хотите оказать честь приглашению таких людей, так вам предоставляется, как нашим соплеменникам, сложив оружие, войти в город и занять место, лежащее в середине между союзниками и врагами, - место судей. Посудите при этом сами, какое это для них преимущество, если им за признанные столь великие преступления будет предоставлено через вас формальное судопроизводство, между тем как они невинным не давали даже слова защиты. Однако ради вашего появления мы готовы оказать им эту милость. Если же вы не желаете разделить наше негодование и отказываетесь также от роли судей, так остается еще третий выход: оставить обе стороны, не вмешиваясь в наши несчастья и не оставаясь на стороне врагов столицы. Ибо, если вы сильно подозреваете, что кто-нибудь из нас вел переговоры с римлянами, так вы можете занять проходы и, если откроется что-либо из того, в чем нас обвиняют, прибыть, осадить город и наказать виновных, которых вы поймаете. Во всяком случае, нас, живущих так близко к столице, враги не могут опередить. Если же вам ни одно из этих предложений не приходится по душе и вы ни за что не согласитесь, так не удивляйтесь, если мы будем держать ворота запертыми до тех пор, пока вы будете стоять под оружием".

4. Так приблизительно говорил Иешуа. Но идумеяне не обращали на это никакого внимания; они только возмущались тем, что их не впускают в город; предводители их также отказывались от сложения оружия, полагая, что они уподобятся военнопленникам, если по требованию других сбросят с себя оружие. Один из предводителей, Симон, сын Кафлы, с трудом успокоив шумевшую толпу, стал на такое место, откуда мог быть услышанным первосвященниками, и сказал: "Теперь меня больше не удивляет, что поборники свободы осаждены в храме, раз даже некоторые запирают принадлежащую всему народу столицу, и в то время, когда готовятся встречать римлян, для которых, быть может, украсят ворота венками, с идумеянами переговариваются с башен и приглашают их даже сложить оружие, которое они подняли за свободу. С одной стороны, не хотят доверить единоплеменникам охрану города, а в то же время их назначают третейскими судьями в споре; жалуются на некоторых за то, что они казнили без суда и права, а между тем весь народ пятнают позором - запирают перед соотечественниками город, стоящий открытым даже перед чужеземцами для целей богослужения. Правда, мы пришли, чтобы воевать против соотечественников; но мы потому так поспешили, чтобы в вашем несчастье все-таки сохранить вам свободу. Вы столь же были обижены теми, которых вы осаждаете, как убедительны, на мой взгляд, подозрения, собранные вами против них. Затем, держа патриотов в заключеиии внутри города, запирая ворота перед ближайшим родственным народом и делая нам такое бесчестное предложение, вы говорите еще, что вас тиранят, а имя деспотов навязываете тем, которых вы насилуете. Кто потерпит такие лицемерные речи, когда факты говорят как раз о противном? Недостает еще того, чтобы вы говорили, что идумеяне выгоняют вас из столицы, между тем как вы им преграждаете доступ к святыням отцов. Единственно, в чем действительно можно упрекнуть осажденных в храме, так это в том, что раз они имели мужество наказывать изменников, которых вы, их соумышленники, называете прекрасными, безупречными людьми, сразу лучще не начали с вас и тем не отрубили голову измене. Но если те были мягкосердечнее, чем :должны были быть, мы, идумеяне, будем охранять дом божий, мы станем во главе войны за общую отчизну и одновременно отразим как врагов извне, так равно изменников внутри. Здесь, под этими стенами, мы с оружием в руках останемся до тех пор, пока римлянам не надоест вас ждать, или пока вы сами не отдадитесь делу свободы".

5. Вся толпа идумеян встретила эти слова громкими одобрениями. Иешуа печально отступил назад; он видел, что идумеяне замышляют иедоброе и что городу предстоит борьба с двух сторон. Впрочем, и идумеяне чувствовали себя нехорошо: с одной стороны, они были сердиты за оскорбительное преграждение им доступа в город, а с другой стороны, считая партию зелотов очень могущественной, но увидев, что последние не оказывают им ни малейшей поддержки, они очутились в большом затруднении, и многие уже раскаялись, что предприняли поход; однако стыд отступления без всякого результата был сильнее раскаяния, - они остались на месте, под стенами, несмотря на всю затруднительность своего положения, так как ночью поднялась страшная гроза: порывистый ветер с сильнейшим ливнем, беспрерывная молния с оглушительными раскатами грома и ужас наводящий гул дрожавшей земли. Казалось, мировой порядок пришел в смятение на гибель людям, и поневоле приходилось усматривать в этом зловещий признак большого несчастья.

6. Эти явления произвели на идумеян и на горожан неодинаковое впечатление: первые думали, что Бог гневается на них за их поход и не оставит безнаказанным их вооруженного нападения на столицу; Анан же и его люди считали уже победувыигранной без битвы, так как Бог сражается за них. Но они оказались плохими пророками: они предсказывали врагам то, что суждено было им самим. Идумеяне стояли тесной толпой, друг друга согревая, и сомкнули щиты над своимя головами, чтобы меньше терпеть от ливня. В то же время зелоты, опасавшиеся теперь засудьбу идумеян больше, чем за свою собственную, собрались, чтобы обдумать, не могутли они оказать им какую-либо помощь. Более горячие головы предлагали силой оружия овладеть стражей, а тогда - вторгнуться в город и без дальнейших рассуждений открыть ворота союзникам, ибо караулы будут устрашены их непредвиденным появлением и отступят, тем более, что большинство из них не вооружены и неопытны в сражениях; что же касается городского населения, то оно загнано непогодой в дома и не так скоро соберется. Если, наконец, дело будет сопряжено с опасностями, то они скорее должны идти на крайность. нежели оставить столь многих людей погибнуть недостойным образом из за них. Но более осторожные отсоветовали открытое нападение, так как они видели, что не только усилена наблюдающая за ними стража, но и городская стена заботливо охраняема из-за идумеян; к тому же они предполагали, что Анан везде налицо и каждый час обходит караулы. Это действительно так бывало всегда по ночам, но как раз в ту ночь было упущено - не по небрежности Анана, а потому, что он тогда находился уже во власти судьбы, которая решила погубить его и многочисленную стражу. По предопределению же судьбы, когда ночь спустилась и разразилась гроза, стража, находившаяся в галерее, была отпущена на покой. Это внушило зелотам мысль пропилить пилами, найденными ими в святилище, засовы ворот, а вой ветра и беспрестанные раскаты грома заглушали произведенный этим шум.

7. После того как они незаметно выбрались из храма, они подошли к стене, где с помощью тех же пил открыли идумеянам ближайшие к ним ворота. Идумеяне подумали вначале, что люди Анана нападают на них, и так перепугались, что каждый схватился за свое оружие для обороны; но вскоре они узнали появившихся и вошли в город. Если бы они напали сейчас на город, то, без сомнения, весь народ был бы истреблен ими до единой души: так велико было их остервенение; но они спешили прежде всего освободить зелотов из осады, так как люди, впустившие их в город, настойчиво просили их не оставлять тех, изза которых они пришли, и этим не усугублять еще больше их опасное положение; пусть они только овладеют гарнизоном, тогда им будет уже легко двинугься на город, но раз солдаты поднимут тревогу, тогда они уже не в состоянии будут одержатъ верх над жителями, так как последние, как только узнают, в чем дело, станут в боевой порядок и преградят им дорогу.


ГЛАВА ПЯТАЯ
О жестокостях идумеян, вошедших в город во время бури,
и зелотов.-О смерти Анана, Иешуи и Захарии и об
отступлении идумеян.

1. Идумеяне согласились и двинулись через город к храму, где зелоты с напряженным нетерпением ожидали их прибытия. Когда они вошли, те, ободрившись, выступили также изнутри храма, смешались с идумеянами и вместе напали на стражу. Нескольких передовых караульных они убили; на крик пробудившихся поднялась вся толпа и в ужасе бросилась к оружию, чтобы защищаться. До тех пор, пока они полагали, что имеют дело только с зелотами, они бодро держались, надеясь одолеть их численным превосходством; но, увидев новые толпы, устремившиеся извне, они догадались, что вторглись идумеяне; тогда большинство их, потеряв мужество, бросило также оружие и разразилось громким воплем; только весьма немногие из молодых тесно сплотались вместе, мужественно встретили идумеян и долгое время защищали толпу стариков. Последние своим криком дали знать о несчастьи жителям города. Но и эти, как только им стало известно о вторжении идумеян, не посмели прийти к ним на помощь, а только ответили им еще более отчаянным плачем, усиливавшимся громким воем женщин, между тем как все караульные находились в опасности. Зелоты же, напротив, соединяли свои победные клики с призывами идумеян, а свирепствовавшая буря сделала этот всеобщий гул еще более потрясающим. Идумеяне не щадили никого: кровожадные по своей натуре, ожесточенные еще тем, что им пришлось перенесть от грозы, они обращали свои мечи против тех, которые их не впустили в город, не делая различия между сопротивлявшимися и молящими о пощаде; многих они пронзили своими мечами в ту минуту, когда те напоминали им об их племенном родстве с ними и просили пощады во имя их общего святилища. Бегство было немыслимо, а на спасение не было надежды: стесненные густыми толпами, они были убиты целыми группами; загнанные по большей части в такие места, откуда не было выхода, пораженные неприятельскими ударами, они в беспомощности своей сами бросились вниз в город и таким образом добровольно подвергли себя, как мне кажется, еще более ужасной смерти, чем та, от которой они бежали. Весь наружный храм утопал в крови, и наступившее утро осветило восемь тысяч пятьсот трупов.

2. Но ярость идумеян все еще не унималась. Они обратились теперь против города, грабили целые дома и убивали всех, попадавшихся им на пути. Продолжать дальше травлю простого народа казалось им напрасной тратой времени; зато они старались отыскивать первосвященников и толпами предпринимали охоту на них. Последние были вскоре схвачены и тут же умерщвлены. Став над трупами убитых, они потешались над попечениями Анана о народе, так равно и над речью Иешуи, произнесенной им со стены. Так далеко зашли они в своем злодействе, что бросили тела первосвященников непогребенными, между тем как иудеи так строго чтят погребение мертвых, что даже приговоренных к распятию они до заката солнца снимают и хоронят. Я решительно не ошибусь, если скажу, что смерть Анана была уже началом падения города, и с того дня, как иудеи увидели своего первосвященника, указывавшего им путь к спасению, убитым посреди города, их стены были уже разрушены и дело проиграно. Анан был вообще не только достойный уважения и в высшей степени справедливый человек, но любил, кроме того, несмотря на свое высокое положение, которое доставляли ему его происхождение, его сан и всеобщее к нему уважение, быть на равной ноге с каждым человеком, даже с людьми низшего сословия; вместе с тем он горячо любил свободу и был поклонником народного правления. Всегда он свои личные выгоды отодвигал на задний план перед общественной пользой; к тому же он ставил выше всего мир, ибо знал, что могущество римлян непобедимо, и предвидел, что если иудеи не будут настолько разумны, чтобы помириться с римлянами, то неизбежно найдут свою гибель в войне с ними. Короче, если бы Анан остался жив, то, во всяком случае, состоялось бы мирное соглашение. Ибо он был могущественный оратор, пользовался огромным влиянием на народ, и ему уже удалось подчинить себе тех, которые стояли у него на пути или требовали войны. Под предводительством такого вождя иудеи доставили бы еще много хлопот римлянам. Тесно связан с ним был Иешуа, который хотя и не выдерживал сравнения с ним, но других превосходил. Но Бог, думается мне, решил уничтожить оскверненный город и очистить огнем храм, - поэтому он отстранил тех, которые еще заступались за них и крепко их любили. Таким образом, людей, недавно только перед тем одетых в священное облачение, стоявших во главе распространенного по всему свету богослужения и с благоговением встречаемых всегда прибывавшими со всех краев земли на поклонение святым местам пилигримами, - этих людей можно было видеть теперь брошенными нагими на съедение собакам и диким зверям. Сама добродетель, думаю я, стонала над этими мужами и плакала над тем, что зло так восторжествовало над ней самой. Таков был конец Анана и Иешуи.

3. После их смерти зелоты вместе с иудейской ордой накинулись на народ и уничтожили его, как стадо нечистых животных. Истребляя повсюду простой народ, они знатных и молодых забирали в плен и скованными в кандалах бросали в темницу в надежде, что при отсрочке казни иные, может быть, перейдут на их сторону. Никто, однако, не склонялся на их убеждения, все предпочитали умереть, нежели стать против отечества на стороне злодеев, Ужасные муки они перенесли за свой отказ: их бичевали и пытали и, когда их тело уже не было более в состоянии выносить пытки, тогда только их удостаивали казни мечом. Арестованные днем были ночью казнены; тела их выносили и бросали на открытые места, чтобы очистить место для новых пленников. Народ находился в таком оцепенении, что никто не осмеливался открыто ни оплакивать, ни хоронить убитого родственника; только в глубоком уединении, при закрытых дверях, лились слезы, и тот, кто стонал, боязливо оглядывался по сторонам, чтобы враг не услышал, - в противном случае оплакивающий сейчас же мог испытать на себе участь оплакиваемого. Только ночью брали горсть земли в руки и бросали ее на мертвых; безумно отважен должен был быть тот, который делал это днем. Двенадцать тысяч человек благородного происхождения постигла такая участь.

4. Зелоты, которым опротивела уже резня, бесстыдно наглумились еще над судилищем и судом. Жертвой своей они избрали одного из знатнейших мужей, Захарию, сына Баруха. Его презрение к тиранам и непреклонная любовь к свободе сделали его ненавистным в их глазах; к тому же он был еще богат, так что они имели приятные виды на ограбление его состояния и на устранение человека, который мог воспользоваться своим влиянием для их низвержения. Таким образом, они для формы приказали созвать семьдесят находившихся в должностях простых граждан в качестве судилища, которое, конечно, лишено было авторитета, и здесь обвиняли Захарию в том, что он хотел предать город в руки римлян и с изменнической целью послал уполномоченных к Веспасиану. Обвинение не подкреплялось ни свидетельскими показаниями, ни другими какими-либо доказательствами; но они утверждали, что вполне убеждены в этом, и считали, что этого одного достаточно для установления истины. Когда Захария убедился, что у него нет никакой надежды на спасение и что его, собственно, не вызывали к суду, а только заманили коварно в заключение, он, видя свою жизнь погибшей, решил дать полную волю своему языку. Он поднялся, сделал ироническую оценку той самоуверенности, с которой возбуждено было против него обвинение, и вкратце опроверг приведенные улики. Но затем он обратил свое слово против своих обвинителей, прочел им перечень совершенных ими преступлений и разразился жалобами на нарушение всякого порядка в государстве. Зелоты перебили его криками. Если они настолько еще владели собой, что не обнажали мечей, так только потому, что хотели довести до конца насмешливое подражание судопроизводствуи, кроме того, хотели испытать, насколько сами судьи будут руководствоваться правдой ввиду угрожавшей им опасности. Суд семидесяти оправдал, однако, обвиняемого, предпочитая заранее умереть вместе с ним, чем принять на себя ответственность за его смерть. Этот оправдательный приговор зелоты встретили с неистовым шумом: все они были возмущены тем, что судьи не хотели понять призрачности данной им власти. Двое же из самых дерзких набросились на Захарию, убили его среди храма и насмешливо воскликнули над павшим: "Вот тебе и наш голос - наше решительное оправдание!" Вслед за этим они выбросили его из храма в находящуюся под ним пропасть. Судей же они, в насмешку, били обухами мечей и вытолкали из ограды храма, даровав им жизнь только для того, чтобы они рассеялись по городу и принесли бы всем весть о порабощении народа.

5. Идумеяне раскаивались уже в своем походе: им самим сделалось противно все то, что творилось. Но вот пришел к ним частным образом один из зелотов, созвал их в собрание, изобразил весь ужас преступлений, совершенных ими сообща с теми, которые их призвали, и описал также положение дел в городе. Они, сказал он, подняли оружие в том предположении, что первосвященники намерены предать город римлянам; а между тем они не обнаружили никаких улик измены, а сделались только покровителями тех, которые ложно обвиняли первосвященников и ныне свирепствуют в городе, как враги и тираны. Лучше было бы, если бы они с самого начала этому воспрепятствовали; но раз они уже сделались соучастниками в братоубийстве, то пусть, по крайней мере, положат конец своему заблуждению и не останутся дольше здесь, чтобы не поддерживать тех, которые хотят свою собственную отчизну ввергнуть в несчастье. Если иные из них все еще раздражены тем, что нашли ворота запертыми и не были впущены в город, так ведь виновные в этом наказаны; Анан лежит мертвый и почти весь народ в течение одной ночи уничтожен. Многие из них, как он хорошо замечает, сами об этом сожалеют, с другой же стороны, он видит, что неистовство призвавших их не знает ни меры, ни предела и они даже не стесняются больше перед теми, которым они обязаны своим спасением. На глазах своих товарищей они позволяют себе самые постыдные жестокости, вина которых будет приписываться идумеянам до тех пор, пока кто-нибудь из них не воспрепятствует им и не положит конец их беззакониям. Поэтому ввиду того, что обвинение в измене оказалось клеветой, что появление римлян нельзя ожидать так скоро, а город защищен непобедимыми почти силами, то пусть они возвратятся к себе домой и то зло, которое они, будучи обмануты злодеями, совершали вместе с последними, постараются исправить тем, что отныне прекратят всякие отношения с ними.


ГЛАВА ШЕСТАЯ
Зелоты,освободившись от идумеян, производят еще
большую резню в городе.-Весспасиан удерживает
пока римляян, желающих идти на иудеев.

1. Эти внушения произвели впечатление на идумеян. Первым их делом было освобождение заключенных, около двух тысяч граждан, которые сейчас же бежали из города и отправились к Симону, о котором речь будет впереди. Вслед за тем они оставили Иерусалим и возвратились на родину. Их выступление явилось неожиданным для обеих партий. Народ, не знавший о перемене их образа мыслей, на одно мгновение вздохнул свободно, думая, что избавился от врагов. Но у зелотов таюке развязались руки, ибо они не чувствовали себя покинутыми союзниками, а напротив, освобожденными от таких людей, которые не одобряли их насилий и старались удерживать от этого. Теперь они могли действовать решительно и без всякого промедления. С быстротой молнии они ковали свои планы и исполняли их еще быстрее, чем задумывали. Преимущественно кровожадность их направлена была против всего мужественного и знатного: знатных они убивали из зависти, храбрых - из боязни; ибо только тогда они могли чувствовать себя вне всякой опасности, когда бы не осталось ни одного человека более или менее влиятельного. В массе других убитых был также Горион - человек благородного происхождения и возвышенной души, друг народного правления и самостоятельный по своему образу мыслей, как истый иудей. Его погубили главным образом смелость в речах, равно и другие его достоинства. Даже Нигера Пирейского их руки не пощадили - человека, высоко отличавшегося в битвах с римлянами: его волочили по городу, он же громко вопил и показывал свои раны. Когда его вывели за ворота, он, не сомневаясь в своей казни, просил только о погребении; они же соверпшли над ним казнь лишь после того, как отказали ему в могиле, которой он так жаждал. Еще перед самой смертью Нигер призывал на их головы месть римлян, голод и чуму как спутников войны, да еще взаимную резню между ними самими. Все это послало грешникам провидение, которое лучшее доказательство своей справедливости явило в том, что вскоре они, раздвоенные между собой, дали друг другу чувствовать свое изуверство. Смерть Нигера окончательно освободила их от всяких опасений за собственное падение. Среди народа не осталось уже никого, которого нельзя было бы погубить по какому угодно поводу, раз только этого хотели. Та часть народа, которая восстала против зелотов, давно уже была истреблена; а против других, мирных жителей, стоявших в стороне от всех, придумывали, смотря по обстоятельствам, иные обвинения. Тот, кто вовсе не связывался с ними, считался у них высокомерным, кто открыто приближался к ним - презирающим, а кто льстил - предателем. За высшее преступление, как и за самое ничтожное упущение, существовало одно наказание - смерть: ее избегал лишь тот, который уже очень низко стоял по своему происхождению или по крайней бедности.

2. Все римские военачальники видели в раздорах врагов неожиданное счастье для себя и хотели немедленно напасть на город. В этом они убеждали также Веспасиана, для которого, как они думали, чуть ли не все уже выиграно. Божественное провидение, говорили они ему, облегчает им борьбу, обращая врагов друг против друга; но решительная, благоприятная минута скоро будет пропущена, ибо иудеи либо потому, что междоусобица им надоест, либо из раскаяния соединятея вновь. Но Веспасиан возразил, что они жестоко ошибаются относительно того, что нужно делать, если, игнорируя опасность, желают, как на сцене, показать свою личную храбрость и силу своего оружия, но не обращают внимания на то, что полезно и безопасно. "Если, - продолжал он, - вы сейчас нагрянете на город, то этим самым вы вызовете примирение в среде врагов и обратите против нас их еще не надломленную силу; если же вы еще подождете, то число врагов уменьшится, -так как их будет пожирать внутренняя война. Лучший полководец, чем я, это Бог, который без напряжения сил с нашей стороны хочет отдать иудеев в руки римлян и подарить нашему войску победу, не связанную с опастностью. В то время как враги губят себя своими собственными руками и терзаются самым страшным злом - междоусобной войной, - нам лучше всего остаться спокойными зрителями этих ужасов, а не завязывать битвы с людьми, ищущими смерти, беснующимися так неистово друг против друга. Если же кто скажет, что блеск победы без борьбы слишком бледен, то пусть знает, что достигнуть цели в тишине полезнее, чем испытать изменчивое счастье оружия. Ибо столько же славы, сколько боевые подвиги, приносят самообладание и обдуманность, когда последними достигаются результаты первых. В то время, когда враг сам себя ослабляет, мое войско будет отдыхать от военных трудов и еще больше окрепнет. Помимо этого, теперь не может быть и речи о блестящей победе, ибо иудеи не заняты теперь заготовлением оружия, сооружением укреплений или стягиванием вспомогательных войск, так чтобы полученная ими отсрочка могла бы считаться в ущерб нам, - нет! Терзаемым междоусобной войной и внутренними распрями, им теперь приходится каждый день переносить гораздо больше, чем мы могли бы им причинить, нападая на них и держа их в наших тисках. Итак, в видах безопасности, разумнее всего людей, пожирающих друг друга, предоставить самим себе. Но и с точки зрения славы, доставляемой победами, не следует нападать на потрясаемое внутренними болезнями государство, в противном случае будут иметь полное основание сказать, что мы обязаны победой не себе самим, а раздвоенности неприятеля".

3. Военачальники согласились с мнением Веспасиана, и вскоре обнаружилось, как верно видел глаз полководца; ибо каждый день начали прибывать массы перебежчиков, спасавшихся от зелотов. Хотя бегство было затруднительно, так как последние обложили все выходы города стражами, убивавшими всякого приближавшегося, как перебежчика к римлянам, - однако кто давал деныи, того пропускали; только тот, кто ничего недавал, был изменник. Поэтому-то истреблялись только бедняки, между тем как состоятельные могли выкупать свое бегство. На больших дорогах громоздились повсюду кучи трупов; многие поэтому, искавшие средства к бегству, возвращались в город, предпочитая умереть там, так как надежда на погребение делала смерть в родном городе менее ужасной. Но зелоты были так бесчеловечны, что одинаково лишали погребения как убитых на дорогих, так и замученных в городе, точно они обязались вместе с отечественными законами попирать также и законы природы и наряду с преступлениями против людей издеваться еще над божеством, - они оставляли тела мертвых гнить на солнце. Кто похоронил одного из своих близких, тот был наравне с перебежчиками наказан смертью; и кто только хотел совершить над другим обряд погребения, тому угрожала опасность самому быть лишенным его. Словом, ни одно из лучших чувств не было в те несчастные дни так окончательно убито, как чувство жалости. То, что должно было возбуждать сожаление, служило только поводом к ожесточению изуверов; от живых их гнев переходил на убитых, а от мертвых опять на живых. Такой неимоверный страх овладел всеми, что уцелевшие считали блаженными низведенных раньше, как людей, обретших покой, а томившиеся в заточении считали даже непогребенных счастливее себя самих. Все человеческие права зелоты попирали ногами, божественное они осмеивали, а над словами пророков издевались, как над пустой болтовней. Пророки много вещали о добродетели и пороках; зелоты же, презирая их учение, сами способствовали исполнению их пророчества над своим отечеством. Существовало именно древнее предсказание мудрецов, что город тогда будет завоеван и Святая Святых сделается добычей пламени, как только вспыхнут волнения и руки граждан осквернят Богом освященные места. Хотя зелоты в общем верили в это пророчество, тем не менее они сами сделались его исполнителями.


ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Стремление Иоанна к тирании.-Злодеяние зелотов в Масаде.
Взятие Веспасианом Гадары.-Успехи Плацида.

1. Иоанн, мечтавший уже о роли тирана, считал ниже своего достоинства ограничиться той же честью, какой пользовались его товарищи. Ввиду этого он пользовался каждым случаем, чтобы всякий раз привлекать на свою сторону по нескольку человек из самых худших, и таким образом все больше и больше делал себя независимым от своей партии. Так как он всегда отказывался повиноваться решениям других, а свои собственные объявлял повелительным тоном в форме приказов, то нельзя было больше сомневаться в том, что он стремится к единовластию. И все-таки ему подчинялись: одни из страха, другие из привязанности (ибо он мастерски умел пугем коварства и обмана вербовать себе приверженцев), многие же потому, что они в интересах своей собственной безопасности желали, чтобы ответственность за предыдущие насилия падала не на многих, а на одного человека. Кроме того, давала ему много поклонников его отважная решимость во всех делах. Тем не менее осталось еще значительное число его противников, руководимых отчасти завистью и считавших для себя гнетом повиновение человеку, которого они до сих пор считали себе равным; преимущественно же отталкивали их от него опасения сосредоточия власти в одних руках. Они заранее предвидели, что раз он получит власть в руки, то уже не так легко даст себя ниспровергнуть, и что тогда он воспользуется также противодействием, оказанным ими до сих пор, как поводом к жестокому обращению с ними самими. Наконец, каждый из них был готов скорее испытать самую отчаянную борьбу, чем дать себя добровольно поработить. Иоанн же в присоединившейся к нему партии господствовал как царь. Друг против друга они расставили повсюду караулы, хотя не пускали в ход оружия; если стычки происходили, то они были незначительными. Тем беспощаднее была их борьба с народом, у которого каждая партия наперебой старалась захватить как можно больше добычи. Таким образом, город терзался теперь тремя самыми ужасными бичами: войной, властью тиранов и партийной борьбой. Война извне являлась уже для жителей легчайшим бедствием в сравнении с другими. А потому естественно было, что многие бежали от своих собственных соотечественников, бежали к чужим и у римлян искали спасения, которого они не могли ожидать от своих соплеменников.

2. Еще четвертое бедствие стряслось над народом на его погибель. Невдалеке от Иерусалима существовала чрезвычайно сильная крепость, воздвигнутая прежними царями для сокрытия своих сокровищ в опасное военное время, а также для личной безопасности; она называлась Масадой и находилась в руках так называемых сикариев, которые, обузданные страхом, не пускались в дальние набеги, а грабили только ближайшие окрестности, ограничиваясь при этом лишь захватами съестных припасов. Теперьже, когда оии узнали, что римское войско стоит неподвижно, а иудеи в Иерусалиме раздвоены между собой борьбой, лартий и деспотической властью, они отважились на более смелые предприятия. В праздник опресноков, установленный иудеями в память освобождения от египетского рабства и возвращения в свою отечественную страну, они незаметно от тех, которые могли бы воспрепятствовать им, вышли ночью из своей крепсксти и напали на городок по имени Эн-Гади, Часть жителей, способная к бою, была рассеяна и прогнана из города еще прежде, чем она могла собраться и вооружиться, остальные же, слишком слабые для бегства, женщины и дети, в числе свыше семисот, были все перебиты; затем они начисто ограбили дома, захватили созревший хлеб и возвратились со своей добычей в Масаду. Таким путем они разграбили все деревни вокруг крепости и дальние окрестности; каждый день число их значительно усиливалось притоком со всех сторон таких же нравственно погибших людей. И в других частях Иудеи, пользовавшихся до сих пор покоем, настали разбойничьи беспорядки. Если важнейшая часть тела воспалена, то вместе с ней заболевают все члены - так было и здесь: распри и анархия в Иерусалиме дали возможность злодеям в провинции безнаказанно совершать разбой. Покончив с деревнями своих соотечественников, оии собрались в уединенной местности, скрепили свой союз клятвами и образовали полчища, которые если и уступали в численности военным отрядам, зато были сильнее разбойничьих шаек, и тогда начали нападать на святые места и города. Если и случалось, что они сами терпели от тех, на которых нападали, как это бывает с захваченными в сражении, зато в других случаях они предупреждали их месть и на разбойничий манер быстро рассеивались, унося с собою добычу. Не осталось ни одной части Иудеи, которой не грозила та же гибельная участь, как ее славной столице.

3. Это было сообщено Веспасиану перебежчиками. Ибо хотя мятежники охраняли все выходы и убивали всякого, каким бы то ни было способом подходившего к ним, все же попадались и такие, которые пробирались мимо, прибегали к римлянам и силились склонить полководца поспешить на помощь городу и спасти остаток народа, который, как они рассказывали, большей частью истребляется именно за склонность его к римлянам, а находящиеся еще в живых по той же причине подвержены также опасности. Проникнутый жалостью к их страданиям, Веспасиан поднялся, как казалось, для того, чтобы осадить Иерусалим, на самом же деле он имел в виду воздержаться пока от осады, ибо перед этим он должен был покорить все, еще не завоеванное, чтобы не оставить в тылу ничего, могущего помешать осаде. Поэтому он прежде всего двинулся против Гадары - хорошо укрепленного главного города Переи - и вступил в нее в 4-й день месяца дистра. Ибо знаменитейшие граждане этого города тайно от мятежников послали к нему уполномоченных с обещанием передачи города. Желание мира и сохранения своего состояния побудили их на этот шаг, так как город был населен многими богатыми людьми. Об этом посольстве противная партия ничего не подозревала и узнала о нем только тогда, когда Веспасиан был уже совсем близко к городу. Отстаивать последний собственными силами они считали себя слишком слабыми, так как они уступали в числе даже своим противникам в городе, а тут еще римляне стояли невдалеке - они поэтому решились бежать. Но сделать это без кровопролития и не отомстив кому-нибудь виновному они считали бесславным. Ввиду этого они схватили в плен Долеса, признававшегося инициатором посольства и бывшего, кроме того; по своему сану и происхождению первым человеком в городе, умертвили его и тогда бежали из города, выместив еще свою свирепую злобу на теле убитого. Когда римское войско подступило, гадаряне встретили Веспасиана благословениями, принесли ему присягу в верности и получили он него гарнизон из конницы и пехоты для защиты от дальнейших нападений беглецов. Стену они, не выжидая требования римлян, сами разрушили для того, чтобы воочию убедить римлян в своем самой миролюбивом настроении и чтобы отнять у желающих войны всякую к тому возможность.

4. Против бежавших из Гадары Веспасиан послал Плацида с 500 всадниками и 3000 пехотинцами, между тем как сам с остальным войском возвратился в Кесарию. Когда беглецы вдруг увидели преследующих их всадников, они, прежде чем вступить в бой, стеснились все в деревню, называвшуюся Бетеннабрином. Здесь они нашли значительное число молодых людей, которых частью по доброй воле последних, частью и насильно вооружили и затем по безумию своему сделали вылазку иротив отрядов Плацида. При первом их натиске последние несколько отступили назад, желая таким образом отвлечь их подальше от стены. Заманив их на выгодную для себя позицию, они оцепили их кругом и пустили в ход против них копья: всадники отрезали путь пытавшимся бежать, а пехота производила опустошение в рядах сражавшихся. Иудеям же ничего не оставалось, как погибнуть в отчаянной, непосильной борьбе; они не могли ни прорвать цепь римлян, ни сразить их своими стрелами, так как те стали тесно сомкнутыми рядами, прикрываемые своими доспехами, точно стеной; сами они же были поражаемы стрелами неприятеля и, как дикие звери, бросились навстречу смертоносному мечу. Так падали они - одни от ударов, нанесенных им спереди, другие от обгонявших их всадников.

5. Главное стремление Плацида состояло в том, чтобы преградить им бегство в деревню. Он поэтому каждый раз устремлялся в ту сторону, поворачивал назад, беспрерывно поддерживал стрельбу, которой поражал приближавшихся, и удерживал натиск отдаленных. В конце, однако, храбрейшие силой пробились до самой стены. Стражи не знали, что им делать; с одной стороны, им было тяжело не впускать гадарян из-за своих собственных людей; с друтой же стороны, они боялись, что если примут их, то погибнут вместе с ними. Это, действительно, и случилось. Римские всадники едва не вторглись вместе с преследуемыми, стеснившимися у стены. Однако осажденным удалось еще запереть перед ними ворота. Плацид был вынужден идти на приступ и, храбро сражаясь до вечера, получил в свою власть стену и обитателей деревни. Праздная масса была уничтожена; более знатные бежали; дома были ограблены солдатами, а деревня сожжена. Обратившиеся в бегство увлекли за собой и население окрестных деревень и повсюду распространяли панику, преувеличивая свое собственное поражение и распуская молву, что вся римская армия находится на ходу. Многочисленными толпами они стремились к Иерихону, ибо город этот, сильный своими укреплениями и огромной численностью населения, еще твердо надеялся на свое собственное спасение. Плацид, опираясь на своих всадников и сопровождавшее его до сих пор счастье, следовал за ними по стопам до самого Иордана и на ходу убивал всех, кого догонял. Достигнув реки, они всю массу стеснили к берегу и, так как быстрое течение реки, разлившейся от дождей и сделавшейся поэтому непроходимой, лишало их возможности переправы, выстроился против них в боевом порядке. Со своей стороны, иудеи, не находя исхода в бегстве, вынуждены были вступить в битву. Они растянулись по берегу в очень длинную линию и в этом положении выдержали стрельбу и набег всадников, которые, врубившись в неприятельские ряды, многих загнали в реку.
Пятнадцать тысяч человек пало от меча, а загнанных силой в реку было бесчисленное множество. Пленено было две тысячи двести и, кроме того, захвачена была очень богатая добыча, состоявшая из ослов, овец, верблюдов и рогатого скота.

6. Это поражение не уступало, правда, предыдущим, но оно казалось иудеям еще более гибельным, потому что не только вся местность, через которую они бежали, была полна крови, и не только Иордан был запружен телами, но и Асфальтовое озеро было полно трупов, массами снесенных туда течением реки. Плацид, пользуясь своим счастьем, выступил против небольших городов и деревень в окрестностях, покорил Авилу, Юлиаду, Бесимот и все населенные пункты до Асфальтового озера. Перебежчиков, способных к бою, он оставлял в каждом покоренном пункте в качестве гарнизонов. Затем он отправил своих солдат в лодках для уничтожения остатков иудеев, бежавших в озеро. Вся Перея до Махера добровольно сдалась или была завоевана.


ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Веспасиан, узнав о волнениях в Галлии, спешит окончить
войну с иудеями.-Описание Иерихона и Большой долины,
а также Асфальтового озера.

1. Между тем были получены известия о волнениях в Галлии и о том, что Виндекс с туземными предводителями отпал от Нерона, как об этом более точно описано другими. Эти известия побудили Веспасиана поспешить с окончанием войны, ибо он уже прозревал будущие междоусобицы и опасное положение всего государства и думал, что в состоянии будет освободить Италию от ужасов, если раньше водворит мир на Востоке. В течение зимы он обеспечил за собой покоренные города и деревни тем, что расположил в них гарнизоны и поставил первые под власть центурионов, а последние - декурионов. В то же самое время он приказал вновь отстроить разрушенные города и деревни. С началом же весны он во главе большей части своего войска выступил из Кесарии в Антипатриду, где в продолжение двух дней приводил в порядок городские дела, а на третий поднялся, чтобы огнем и мечом опустошить вокруг лежащие местности. После завоевания Озинитской топархии он пошел на Лидду и Ямнию, покорил и ту и другую, населил их жителями раньше перешедших к нему городов, которые казались ему подходящими для этого, и прибыл в Эммаус. Отрезав населению этого города бегство в столицу, он построил здесь сильно укрепленный лагерь, в котором оставил пятый легион, а с остальным войском двинулся в Бетлептефитскую топархию. Последнюю, равно как и примыкавшую к нему область, он опустошил огнем, приказал тогда построить укрепления в Идумее, на удобных местах, взял две деревни в сердце Идумеи - Бетарис и Кефартобус, где свыше десяти тысяч жителей уничтожил, больше тысячи забрал в плен, остальную массу разогнал и оставил на месте значительную часть войска, которое опустошало всю горную страну кругом. Сам Веспасиан с остатками войска возвратился в Эммаус, откуда он через Самарию и мимо так называемого Неаполиса или, как его туземцы называют, Маборф, прибыл в Корею на второй день дайсия, разбил здесь лагерь, а на следующий день достиг Иерихона. Здесь с ним соединился один из военачальников, Траян, с его отрядами, приведенными им из Переи, так как весь заиорданский край был уже завоеван.

2. Большая часть жителей Иерихона, не дождавшись нападения римлян, бежала в лежащие рядом с Иерусалимом горы. Оставшиеся, которых было также немало, были истреблены, и город, таким образом, опустел. Сам Иерихон расположен в долине, над которой возвышаются обнаженные от всякой растительности горные кряжи, тянущиеся на значительную длину: к северу до окрестностей Скифополиса, а к югу до того места, где в древности стоял Содом, и до берега Асфальтового озера. На всем своем протяжении горы эти лишены всякой культуры и вследствие своей бесплодности необитаемы. Параллельно им вдоль Иордана тянется другой горный хребет, начинающийся у Юлиады и еще севернее ее и простирающийся к югу до Соморра, на границе Петры в Аравии. К нему принадлежит также так называемая Железная гора, упирающаяся своей длиной в Моавитянскую страну. Земля, заключающаяся между обоими горными хребтами, называется Большой долиной и тянется от деревни Гиннабрина до Асфальтового озера; длина ее достигает двухсот тридцати стадий, а ширина ста двадцати. Посредине она прорезывается Иорданом и имеет два озера противоположной природы: Асфальтовое и Тивериадское, из которых первое соленое и бесплодное, а последнее пресное и жизнеобильное. В летнее время долина вся как будто выжжена и воздух в ней, вследствие непомерно высокой температуры, вреден для здоровья. Кроме Иордана, долина не имеет никаких водяных источников, вследствие чего пальмы особенно роскошны и плодоносны на берегах, но менее цветущи в отдаленных от них местах.

3. Возле Иерихона существует весьма обильный и чрезвычайно удобный для целей орошения источник, берущий свое начало близ древнего города, первого из завоеванных мечом в Ханаанской земле предводителем евреев, Иешуей, сыном Навина. Этот источник, как говорят, в былые времена действовал пагубно на плоды не только земли и деревьев, но и женщин и вообще был вреден и приносил смерть всему живущему; но пророк Елисей, ученик и последователь Илии, облагородил его и сделал совершенно здоровым и животворным. В благодарность за радушный прием и доброе расположение, оказанное ему жителями Иерихона, он навеки облагодетельстяовал их и страну. Он подошел к источнику, бросил в пучину глиняный сосуд с солью, простер тогда свою праведную руку к небу и, принесши над источником умилостивительную жертву воздаяния, молил Бога смягчить его воду, открыть для него более пресные жилы, смешать благоприятный воздух с его водами, дать жителям вместе с плодородием земли и продолжение рода и не отнимать у них животворной воды до тех пор, пока они останутся добродетельными. Сопровождая эту молитву еще разными движениями рук, по своему обыкновению, он совершенно преобразил источник, и вода, которая прежде была причиной бесплодия и голода, с того времени доставляла счастливое и многочисленное потомство; действие этой воды, употребляемой для орошения, так велико, что от одного смачивания ею земляделается более плодородной, чем при полном насыщении ее той же водой; а потому при обильном ее употреблении польза невеяика, наоборотже, при скудном орошении пользы больше. Источник орошает большее пространство, чем всякий другой; он прорезывает долину в семьдесят стадий длины и двадцать ширины и питает на этой долине прекраснейшие, густо насажденные друг возле друга парки. Почва производит здесь разных видов пальмы, орошаемые водой этого источника и отличающиеся друг от друга по названию и вкусу плодов. Более сочные плоды этих пальм прессуются и доставляют мед настолько вкусный, что он немногим только уступает настоящему. Впрочем, и пчелы также водятся в этой стране. Последняя, наконец, производит деревья, доставляющие бальзам - драгоценнейший из продуктов, равно как хенну и миробалан. По справедливости можно поэтому эту местность, дающую в огромном изобилии самые редкие и драгоценные плоды, назвать земным раем. По отношению к плодородию местности вообще можно сказать, что редкая полоса земли может выдержать сравнение с нею, - так щедро почва возвращает то, что вкладывают в нее. Происходит это, на мой взгляд, от теплоты воздуха и плодотворной силы воды: первая располагает растение к пышному росту, между тем как влага укрепляет корни, внедряющиеся в землю, летняя же жара прибавляет им силу. В это время года почва бывает так накалена, что нелегко что-нибудь произрастает. Вода, заготовленная до восхода солнца и оставленная на открытом воздухе, делается очень прохладной и принимает температуру, противоположную окружающей атмосфере; зимой же она, наоборот, согревается и делается приятной для купания. Зимой температура до того умеренна, что туземные жители носят полотняное одеяние, в то время как в других частях Иудеи падает снег. От Иерусалима Иерихон отстоит на сто пятьдесят стадий, а от Иордана на шестьдесят. Страна от Иерусалима пустынна и камениста, полоса до Иордана и Асфальтового озера хотя более низменна, но также пустынна и бесплодна. Но счастливое положение Иерихона уже достаточно описано.

4. Подробного описания заслуживает также Асфальтовое озеро. Вода его, как уже было замечено, горька, неплодотворна, но притом так легка, что удерживает на своей поверхности самые тяжелые предметы, бросаемые на нее, а человеку при самых напряженных усилиях не так легко окунуться в нее. Веспасиан, посетивший озеро для наблюдений над ним, приказал бросить вглубь несколько человек, не умеющих плавать, со связанными за спиной руками, но все они, точно подхваченные ветром, были подняты вверх и остались плавать на поверхности. Замечательно также изменение цвета озера: три раза в день поверхность меняет свой цвет и отражает солнечные лучи пестрой игрой цветов. Во многих местах озеро выделяет черные асфальтовые комья, которые плавают по воде, принимая по форме и величине вид воловьих туловищ без головы. Рабочие на озере пользуются ими как источником средств существования и собирают сливающиеся массы в лодки; когда челны наполняются, нелегко бывает отбить собранную массу, так как последняя вследствие своей вязкости прилипает ко дну; снимают ее с помощью месячной крови женщин или урины; этим средствам она поддается. Этот асфальт употребляется не только при строении судов, но и для лечебных целей, так как он примешивается ко многим лекарствам. Озеро имеет пятьсот восемьдесят стадий в длину, простираясь до Цоара в Аравии, и сто пятьдесят стадий ширины. К нему примыкает область Содома, некогда богатая своим плодородием и благосостоянием городов, ныне же всецело выжженная. Она, как говорят, вследствие греховности ее жителей была уничтожена молнией. Еще теперь существуют следы ниспосланного Богом огня и еще теперь можно видеть тени пяти городов. Каждый раз появляется вновь пепел в виде неизвестных плодов, которые по цвету кажутся съедобными, но как только ощупывают их рукой, они превращаются в прах и пепел. Таким образом, древние сказания о Содомской стране подтверждаются наглядно.


ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Веспасиан после взятия Гадары готовится к осаде
Иерусалима, но, получив известие о ссмерти Нерона,
меняет решение.-О Симоне из Геразы.

1. Чтобы изолировать Иерусалим со всех сторон, Веспасиан разбил лагерь в Иерихоне и Адиде и в обоих городах поместил смешанные гарнизоны из римлян и союзников. Одновременно с тем он послал в Геразу Луция Анния с конным эскадроном и сильным отрядом пехоты. Тот взял город штурмом, перебил около тысячи юношей, не спасшихся бегством, семейства их обратил в военнопленников, а имущество жителей отдал в добычу солдатам. После всего он еще предал огню дома и бросился на соседние деревни. Кто мог, бежали, слабейшие погибли, а сами деревни были уничтожены огнем. Между тем как война охватила всю горную область и всю долину, жителям Иерусалима был отрезан всякий выход. Те, которые намеревались перейти к римлянам, охранялись зелотами, а те, которые еще не питали ,расположения к римлянам, были окружены войском, запершим теперь город со всех сторон.

2. Веспасиан только что вернулся в Кесарию и намеревался со всеми силами двинуться на Иерусалим, когда ему было сообщено о смерти Нерона, царствовавшего тринадцать лет и восемь дней. Как этот император обесчестил свой трон, оставив бразды правления в руках величайших злодеев, Нимфидия и Тигиллина, и недостойнейших вольноотпущенников; как затем последние составили заговор против него, а он, покинутый всеми телохранителями, с оставшимися верными ему только четырьмя отпущенниками бежал и в одном из предместий Рима сам лишил себя жизни; как те, которые его низвергли, были вскоре после этого наказаны; какое течение и какой исход несла галльская война, и как Гальба, провозглашенный императором, вернулся в Рим из Испании, но вскоре, обвиненный своими солдатами в низких замыслах, публично на форуме коварно умерщвлен, а Отон возведен в его преемники, поход последнего против полководцев Вителлия и его падение; далее, восстания при Вителлии и бой у Капитолия; наконец, как Антоний Прим и Муциан после поражения Вителлия и германских легионов усмирили междоусобицу, - обо всем этом я могу и не говорить подробно, как о делах общеизвестных и описанных многими эллинами и римлянами. Чтобы удержать связь событий и не прерывать нить истории, я вкратце указал на главнейшие моменты. Веспасиан тогда отсрочил поход против Иерусалима, ибо он находился в напряженном выжидании, кому достанется престол после Нерона. И после того как он услышал, что Гальба сделался императором, он не хотел приступить к нападению на Иерусалим, прежде чем не получит от него письменной инструкции насчет войны. Ввиду этого он отправил к нему своего сына Тита, который должен был приветствовать его и получить соответствующие приказания относительно иудеев. В тех же видах вместе с Титом поехал и царь Агриппа, пожелавший тоже посетить Гальбу. Но в то время, когда они на военных кораблях достигли берега Ахайи (дело было зимой), Гальба, процарствовавший семь месяцев и столько же дней, уже тоже был убит. На престол вступил Отон, овладевший им силой. Агриппа, невзирая на перемену правления, бесповоротно решил ехать в Рим; но Тит, как по внушению свыше, поплыл из Эдлады в Сирию и поспешно прибыл к своему отцу в Кесарию. Томимые положением всего государства, ожидая потрясения римского царства, они с меньшим вниманием относились уже к войне с иудеями и, страшно озабоченные судьбой своего собственного отечества, считали нападение на чужих несвоевременным.

3. Но вместо этого над Иерусалимом стряслась другая война. Виновником ее был известный Симон, сын Гиоры, уроженец Геразы, молодой человек, который всемогущему в Иерусалиме Иоанну уступал хотя в хитрости, но превосходил его телесной силой и безумной отвагой. Вследствие этого именно он был изгнан первосвященником Ананом из Акрабатской топархии, над которой начальствовал, и присоединился к разбойникам, занимавшим Масаду. Хотя вначале они с недоверием относились к нему и позволили ему поселиться вместе с привезенными им женами только в нижней части крепости, между тем как они сами находились в верхней, вскоре, однако, он, обнаружив одинаковые с ними наклонности и овладев их доверием, мог уже принимать участие в их разбойничьих набегах и помогал им в опусто,щении окрестностей Масады. К более важным предприятиям он их все-таки не мог склонить: привыкнув к крепости, они боялись удаляться от этой своей разбойничьей берлоги. Но Симон стремился к власти и жаждал более крупных подвигов. А потому, как только услышал о смерти Анана, он расстался с ними, отправился в горы, через вестников обещал рабам свободу, а свободным вознаграждение и таким образом собрал вокруг себя негодяев со всех сторон.

4. Имея уже сильную шайку, он грабил деревни в горах; но когда чем дальше - все больше стекалось к нему людей, он отважился спуститься в долину. Теперь он сделался страшным и для городов. Многие из знатных, привлекаемые его могуществом и счастливыми успехами его предприятий, стекались к нему на свою гибель, так что в его войске, кроме рабов и разбойников, было также немало граждан, повиновавшихся ему как царю. С этим войском он исходил всю Акрабатскую топархию и страну до Большой Идумеи, грабя на всем пути. Близ деревни Наин он воздвигнул себе бастион, служивший ему, подобно крепости, гарантией безопасности; а в одной ложбине, называющейся Фараном, он устроил много пещер, кроме еще тех, которые нашел здесь готовыми, и превратил их в казнохранилища и магазины для помещения добычи; в них они хранили награбленный хлеб, в них также помещалась значительная часть его шайки. Ясно было, что эти пробные походы и другие приготовления ведут к экспедиции против Иерусалима.

5. Опасаясь изменнического нападения, зелоты решились опередить человека, возрастающее могущество которого сделалось угрожающим для них самих, и вооруженными в больщом числе выступили ему навстречу. Симон принял сражение, многих из своих противников уничтожил, а остальных загнал назад в город. Он не доверял еще своему войску настолько, чтобы отважиться на штурм и поэтому отступил, решившись прежде завоевать Идумею. Во главе двадцати тысяч тяжеловооруженных воинов он двинулся к ее границам. Вожаки идумеян со всей поспешностью собрали со всей страны способных к бою, в числе около двадцати пяти тысяч, большую часть которых оставили, однако, внутри страны для защиты против вторжения сикариев из Масады, и встретили Симона на границе. Дело дошло до битвы, и хотя весь день продолжался бой, все-таки не знали, кто победил или был побежден. Симон возвратился в Наин, а идумеяне - к себе домой. Немного времени прошло, как Симон еще с более сильным войском вновь вторгся в их страну. У деревни Текои он разбил лагерь и послал к гарнизону близлежавшего Иродиона одного из своих приближенных, Элеазара, с поручением склонить его к сдаче крепости. Гарнизон приветливо принял его, пока не знал еще о цели его прибытия; но как только тот намекнул на сдачу, они бросились на него с обнаженными мечами и преследовали его до тех пор, пока он, не зная куда скрыться, бросился со стены в пропасть. Он погиб моментально. Идумеяне же, которым могущество Симона внушало, однако, страх, решили, прежде чем вступить в битву, выведать силы неприятеля.

6. НаэтумиссиювызвалсядобровольноИаков, один из военачальников; но он замышлял измену. Из деревни Алур, где тогда сосредоточилось идумейское войско, от отправился к Симону и сговорился прежде всего насчет того, чтобы предать ему место своей родины, и взамен этого получил от него клятвенное обещание в том, что он навсегда останется в почете; затем он обещал ему еще свое содействие в покорении всей Идумеи, к чему Симон подстрекал его дружеским гостеприимством и подачей блестящих надежд. Когда после этого Иаков вернулся к своим, его первым делом было представить преувеличенное описание могущества войска Симона, затем в более интимных разговорах с начальниками и отдельными частями войск он старался привести все войско к решению принять Симона и без всякого вооруженного сопротивления передать ему высшую власть. Действуя таким образом, он одновременно с тем пригласил Симона через послов и обещал ему рассеять идумеян, что ему действительно удалось. Ибо как только подступило войско Симона, он первый бросился на своего коня и, увлекая за собой своих сообщников, пустился бежать. Тогда страх обуял весь народ, и, прежде чем дело дошло до столкновения, ряды расстроились и все отступили на родину.

7. Против ожидания Симон без кровопролития вступил в Идумею и внезапным нападением взял прежде всего город Хеброн, в котором нашел богатую добычу и награбил огромные запасы хлеба. По свидетельству коренных жителей, Хеброн не только старше остальных городов в этом краю, но древнее даже, чем Мемфис в Египте, ибо число его лет определяют в две тысячи триста. Рассказывают также, что он служил местопребыванием Авраама, родоначальника иудеев после его исхода из Месопотамии; оттуда также, как гласит предание, дети Авраама переселились в Египет. Их гробницы, прекрасно сделанные из великолепнейшего мрамора, по настоящий день показывают еще в том городе. На расстоянии шести стадий от города показывают также исполинское скипидарное дерево, существующее, как полагают, от сотворения мира. Отсюда Симон исходил всю Идумею, не только опустошая деревни и города, но и разоряя всю страну. Ибо, кроме его тяжеловооруженных воинов, следовали за ним сорок тысяч человек, так что самых необходимых съестных припасов не хватало для этой несметной толпы. К недостатку припасов присоединялась еще его жестокость и ожесточение против народа, что приводило к еще большему опустошению Идумеи. Подобно тому, как туча саранчи обнажает целые леса от листьев, так войско Симона оставляло позади себя полнейшую пустыню, сжигая одно, ломая другое, уничтожая все растущее на земле или растаптыванием, или вытравливанием и делая своим походом возделанную землю обнаженнее пустыни. Словом, в опустошенных местностях не осталось ни малейшего признака обитаемости.

8. Эти события вывели зелотов из их бездеятельности. Хотя преодолеть Симона в открытом сражении они не надеялись, зато устроили ему в узком месте засаду и захватили в плен жену Симона с ее многочисленной свитой. Полные ликования, как если бы схватили самого Симона. Они возвратились в столицу и ждали, что он сейчас положит оружие и смиренно будет просить выдачи ему жены. Но он не чувствовал жалости, а проникся только гневом против этого похищения и, явившись под стенами Иерусалима, точно раненый зверь, не могущий достигнуть того, кто ранил его, выместил свою ярость на всех попавшихся ему на пути. Кто только выходил за городские ворота за дровами или овощами, невооруженные и старики, были схвачены и замучены насмерть; недоставало еще, чтобы он для утоления своей свирепости съедал их трупы. Многих он отослал с отрубленными руками обратно в город, с одной стороны, чтобы нагнать страхт на своих врагов, а с другой, чтобы восстановить народ против виновных. Им поручено было также передать следующее: "Симон клянется Богом Всеведущим, что если ему сейчас же не выдадут жены, то он будет штурмовать стену и, не щадя никакого возраста, не различая виновных и невинных, одинаково накажет всех жителей города. Эта угроза устрашила не только народ, но и зелотов; они выдали ему жену, после чего он, немного смягченный, приостановил на время убийства.

9. Не в одной Идумее, впрочем, царили мятежи и междоусобицы - они господствовали также и в Италии. Гальба был открыто умерщвлен на римском форуме, и вместо него провозглашен императором Отон, который, в свою очередь, воевал с Вителлием, избранным в императоры германскими легионами. При Бедриаке в Галлии произошло столкновение между Отоном, с одной стороны, и Валентом и Цецинной, полководцами Вителлия, с другой. В первый день побеждал Отон, а во второй - войско Вителлия. Когда уже много крови было пролито, Отон, узнавший в Брикселле о своем поражении, сам лишил себя жизни, процарствовав три месяца и два дня. Войско его перешло на сторону полководцев Вителлия, и последний со своей армией вступил в Рим. В это самое время, в пятый день месяца дасия, Веспасиан также выступил из Кесарии против еще не завоеванных округов Иудеи. Он поднялся в гористую страну и покорил две топархии, Гофнитскую и Акра- батскую, затем города Бефила и Эфраим, в которых оставил гарнизрны, и двинулся вперед к самому Иерусалиму. Много иудеев, попавших в его руки, было уничтожено, а большое число было также пленено. Один из его военачальников, Цереалий, во главе ртряда всадников и пехоты опустошал так называемую Верхнюю Идумею, сжег едва заслуживавшую названия городка Кафефру, на которую напал врасплох, и после нападения осадил другой город, Кафарабин, имевший очень сильную обводную стену. В то время, как он готовился вести здесь продолжительную осаду, жители вдруг открыли ему ворота и сдались, прося о пощаде. Обеспечив за собой этот город, Цереалий двинулся к древнейшему городу Хеброну, лежавшему, как выше было сказано, недалеко от Иерусалима в гористой местности. Взяв этот город с бою, он приказал всех способных носить оружие уничтожить, а город сжечь. Так как все, исключая занятые разбойниками крепости Иродион, Масада и Махер, было уже покорено, то ближайшей целью завоевания для римлян остался теперь Иерусалим.

10. Симон же, спасши свою жену из рук зелотов, возвратился в пощаженную им еще часть Иудеи и так стеснил народ со всех сторон, что многие бежали в Иерусалим. Но он погнался за ними и туда, еще раз атаковал стену и всех приходивших с полей рабочих, которых только мог поймать. убивал, Из внешних врагов Симон был для народа страшнее римлян, а зелоты внутри города были ему страшнее их обоих. Между тем безнравственность и разнузданность уничтожили также дисциплину в рядах галилейского войска. Ибо после того как Иоанн был возведен последним на вершину могущества, он, в свою очередь, в благодарностъ за полученную от войска власть, предоставил ему делать все, что заблагорассудится. Тогда разбойничья жадность солдат сделалась ненасытной: дома богатых обыскивались; убийства мужчин и оскорбления женщин служили им утехой. Обагренные еще кровью, они пожирали награбленное и из одного пресыщения бесстыдно предавались женским страстям, завивая себе волосы, одевая женское платье, натирая себя пахучим маслом и для красоты расписываи себе глаза. Но не только в наряде и уборе подражали они женщинам, но и в своих страстях и в избытке сладострастия измышляли противоестественные похоти. Они бесчинствовали в городе, как в непотребном доме, оскверняя его самыми гнусными делами. Женщины на вид - они убивали кулаками; шагая изящной, короткой походкой, они вдруг превращались в нападающих воинов; из-под пестрых верхних платьев они вынимали кинжалы и пронизывали каждого, становившегося им на пути. Если кто бежал от Иоанна, то его ожидал еще более кровожадный Симон; кто спасался от тирана внутри города, тот делался жертвой тирана, стоявшего вне города, так что желавшим перейти к римлянам был отрезан всякий путь.

11. Тогда в войске поднялось восстание против Иоанна: находившиеся в нем идумеяне отделились от других, чтобы напасть на Иоанна, превосходство которого возбуждало в них соревнование, а жестокость его - ненависть. В рукопашном бою идумеяне убили много зелотов, а всех остальных прогнали в построенный Граттой (родственницей диабенского царя Изата) дворец; но проникнув и туда, они загнали зелотов еще дальше - в храм, и тогда принялись за разграбление сокровищ Иоанна. Ибо названный выше дворец был его жилищем, где он также хранил добычу своей тирании. Между тем оставшаяся в городе масса зелотов устремилась к храму, соединилась с бежавшими сюда, и уже Иоанн начал делать приготовления к тому, чтобы повести их на бой против народа и идумеян. Тогда последние, превосходившие первых воинственностью, начали опасаться не столько открытого нападения со стороны зелотов, сколько того, чтобы они из отчаяния не напали на них тайно в ночное время и не истребили бы город огнем. Они созвали поэтому собрание и совещались с первосвященниками о том, каким образом обезопасить себя от такого покушения. Но Бог направил их мысли не на добрый путь, так что они избрали средство спасения, оказавшееся хуже гибели. Чтобы ниспровергнугь Иоанна, они решили принять в город Симона и, покорно смирясь, ввести другого тирана. И это решение было приведено в исполнение. Они послали первосвященника Матфию, который от их имени должен был просить столь страшного для них прежде Симона прийти в город. К их просьбам присоединились также и те, которые бежали из Иерусалима от зелотов и надеялись теперь получить обратно свои дома и имущество. Симон высокомерно предоетавил им милость сделаться их господином и вступил в город (с виду для того, чтобы освободить их от зелотов), приветствуемый народом, как спаситель и покровитель. Но вошедши в город вместе со своим войском, он все свои усилия направил на то, чтобы упрочить за собой верховную власть, и враждебно начал относиться и к тем, которые его приглашали, и к тем, против которых он был призван.

12. Итак, на третий год войны в месяце ксантике Симон сделался властелином Иерусалима. Иоанн же и многочисленные зелоты, для которых все выходы из храма были заперты и у которых было отнято все, чем они владели в городе (так как войско Симона уже разграбило всякую их собственность), находились в отчаянном положении. Поддерживаемый народом Симон напал на храм. Но зелоты, расположившись на галереях и брустверах храма, отразили его; множество из людей Симона пало и немало было унесено раненными, ибо зелоты со своих возвышенных позиций стреляли легко и всегда попадали в цель. Кроме того, они, пользуясь благоприятной местностью, воздвигли четыре могущественные башни, чтобы посылать свои стрелы еще с более высоких пунктов; одну - на северо-восточном конце, другую - над Ксистом, третью - на противоположном конце, напротив Нижнего города, а последняя была построена над верхними помещениями, на том месте, где по прежнему обычаю в вечер, предшествующий субботе, становился один из священников и трубным звуком возвещал о наступлении последней, равно как на следующий вечер - об ее окончании, чтобы таким образом в первый раз дать знать народу о прекращении всех дел, а во второй раз - об их возобновлении. На этих башнях они разместили катапульты и другие метательные машины, равно как стрелков и пращников. С этих пор Симон уже не был так горяч в своих нападениях, так как большая часть его людей потеряла мужество, но в силу численного своего превосходства все еще держался. Вылетавшие на более далекое расстояние стрелы метательных машин производили, однако, большие опустошения в рядах его бойцов.


ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Войска в Иудее и Египте провозглашают Веспасиана
императором.-Веспасиан освобождает Иосифа из оков.

1.В это время и над Римом стряслись страшные бедствия. Вителлий со своим войском й еще многочисленной толпой народа, которую он тащил за собой, прибыл из Германии и, так как все солдаты не могли поместиться в предназначенные для нихздания, превратил весь Рим в лагерь и каждый дом наполнил вооруженными людьми. Последние, глядя на богатства римлян непривычными глазами, ослепляемые ео всех сторон золотом и серебром, не могли обуздать свою жадность настолько, чтобы не приняться за грабежи; каждого же, кто препятствовал им в этом, они убивали. Таково было положение в Италии.

2. Когда Веспасиан после покорения ближайших окрестностей Иерусалима вернулся в Кесарию, он узнал здесь о беспорядках в Риме и о том, что Вителлий сделался императором. Хотя он умел повиноваться также, как и повелевать, все-таки известие это привело его в негодование, ибо человека, так безумно распоряжавшегося точно в осиротевшем царстве, он ечитал недостойным престола. Будучи проникнут самыми мучительными мыслями, он чувствовал тягость своего положения как покорителя чужих земель в то время, как его собственное отечество погибало. Но как ни побуждал его гнев к мщению, мысль о большой отдаленности пространства в той же степени удерживала его: он подумал, какие препятствия может поставить ему коварная судьба еще прежде, чем он высадится на италийский берег, тем более, что плавание по морю выпадало бы в зимнее время, а потому он на этот раз подавил в себе гневное нетерпение.

3. Но военачальники и солдаты на своих товарищеских сходках открыто совещались о перемене правления и свое неудовольствие выражали в громких жалобах. "Солдаты в Риме, - говорили они, - утопающие в благоденствии, изнеженные, уши которых не могут даже слышать слово "война", отдают царский трон по своему благоусмотрению и назначают императоров из одной только корысти; они же, перенесшие столько военных трудностей и поседевшие под шлемами, должны ли они предоставить господство другому, когда в своей же среде имеют человека, наиболее достойного власти. Когда они еще раз найдут случай воздать ему за его добрые отношения к ним, если упустят настоящий момент? И Веспасиан настолько же имеет больше права на престол, чем Вителлий, насколько они сами достойнее тех, которые избрали последнего. Ибо они вели не менее значительные войны, чем те в Германии, и владеют оружием не хуже тех, которые оттуда привели тирана. В борьбе совсем не представится надобности, ибо ни сенат, ни римский народ не предпочтут необузданность Вителлия умеренности Веспасиана; не предпочтут они жестокого тирана доброму царю, бездетного - тому, кто уже имеет сына. Вернейшее ручательство мирного царствования лежит в истых доблестях властелина. А потому, если верховная власть подобает долголетней опытности, то они имеют Веспасиана; если она приличествует силе молодости, то они имеют Тита. Они поэтому, смотря по обстоятельствам, воспользуются возрастом того и другого. Избранника сумеют энергично отстаивать не только они в числе трех легионов, находящиеся также в союзе с царями, но ему будут содействовать еще весь Восток и часть Европы, оставшаяся вне страха перед Вителлием, точно так же союзники в Италии, брат и второй сын Веспасиана. К последнему примкнут многие знатные юноши; а первому вверена даже охрана города, что имеет немалое значение для получения власти. Независимо от этого, если они будут медлить, сенат может еще признать императором такого человека, к которому они, солдаты, защитники государства, не будут питать никакого уважения".

4. Подобные разговоры вели солдаты на своих сходках. Вскоре они собрались всей массой и, ободряя друг друга, провозгласили Веспасиана императором и призвали его на спасение обуреваемого отечества. Он сам давно уже был озабочен положением государства, не думая все-таки о собственном восшествии на престол. По своим заслугам он считал себя, конечно, достойным престола, но предпочитал спокойствие частной жизни опасностям такого блестящего положения. Но чем больше он отказывался, тем настойчивее сделались военачальники; солдаты окружили его с обнаженными мечами и угрожали ему смертью, если он не захочет с честью жить. После того, как он представил им все основания, по которым отклоняет от себя власть, но видя, что не может их разубедить, в конце концов уступил своим избирателям.

5. Так как Муциан и другие полководцы также подбивали его принять императорское достоинство, а войско громко объявило себя готовым идти против всякого его противника, то он старался прежде всего обеспечить себе Александрию. ибо хорошо знал великое значение Египта для государства как поставщика хлеба для последнего. Владея этой страной, он надеялся низвергнуть Вителлия, если даже последний будет отстаивать свое господство силой, так как народ, если только из-за него подвергнется голоду, наверно, не захочет долго терпеть его. Находившиеся в Александрии два легиона он надеялся привлечь на свою сторону. Вместе с тем он рассчитывал найти в Египте оплот против непредвиденных несчастных случайностей; ибо со стороны материка эта страна едва дотупна, а со стороны моря лишена удобных портов; на западе тянутся безводные пустыни Ливии, на юге ее замыкает Сиена, отделяющая ее от Эфиопии, и неудобные для плавания водопады Нила, на востоке, до Копта, ее омывает Красное море, а на севере береговая полоса до Сирии и так называемое Египетское море, не имеющее ни единого порта, служат ей защитительной стеной. Так защищен Египет со всех сторон. Длина его от Пелузия до Сиены составляет две тысячи стадий; но морем от Плинфины до Пелузия ехать приходится три тысячи шестьсот стадий. Нил судоходен до города Элефантина; отсюда же вверх плаванию препятствуют упомянутые уже водопады. Гавань в Александрии даже в тихую погоду с трудом доступна, ибо въезд узок и проезжая дорога извивается в кривую линию между невидимыми подводными скалами. Левая сторона гавани прикрыта искусственными сооружениями; на правой находится островок Фарос с очень высокой башней, освещающей мореплавателям дорогу на триста стадий, дабы они ночью, из-за трудностей въезда, могли остановиться в некотором отдалении. Этот маленький островок обнесен кругом высокими стенами и искусственными пдотинами. Волнение, образующееся здесь от того, что волны с одной стороны разбиваются о плотину, а с другой отбрасываются назад противолежащими прибрежными строениями, делает этот водяной путь очень бурньм и беспокойным, а въезд, еще вследствие его тесноты, опасным. Внутри же гавань, наоборот, совершенно безопасна и защищает пространство в тридцать стадий. В нее ввозится все, в чем страна нуждается для своих жизненных потребностей извне; с другой стороны, излишек ее собственных продуктов оттуда развозится по всему свету.

6. Вполне понятно поэтому почему Веспасиан для укрепления своей власти стремился заручиться этой страной. Немедленно написал он наместнику Египта и Александрии, Тиберию Александру, изобразил ему преданность войска и как ему, принужденному принять на себя тяжесть цравления, приятно будет воспользоваться его помощью и содействием. По прочтении этого письма Александр приказал легионам и народу присягнуть на верность Веспасиану. Они повиновались с радостью, так как достоинства Веспасиана были им хорошо известны по его делам на близком к ним театре войны. Александр, которому досталась такая важная роль при возвышении Веспасиана, начал теперь готовиться к тому, чтобы достойным образом встретить его. неимоверной быстротой весть о новом императоре разнеслась на Востоке. Каждый город устраивал празднества с жертвоприношениями по случаю полученной доброй вести и в честь нового императора. Легионы в Мезии и Паннонии, которые незадолго до этого восстали против дерзкого Вителлия, теперь большей радостью принесли присягу на верность Веспасиану как своему императору. Сам Веспасиан выступил из Кесарии и отправился в Берит, где со всей Сирии и других провинций ожидали его многие посольства, вручившие ему от всех городов венки и приветственные адресы. И Муциан, правитель Сирии, также явился и доложил ему о преданности населения и покорности города.

7. Так как все шло навстречу желаниям Веспасиана и обстоятельства почти вполне складывались в его пользу, то ему пришло на ум, что не помимо божественного предначертания он взялся за кормило правления и что владычество присуждено ему высшей судьбой. Среди многочисленных других знамений, предвещавших ему господство, он вспомнил тогда и слова Иосифа, который еще при жизни Нерона осмелился величать его титулом императора (III, 8, 9). Он ужаснулся, когда вспомнил, что этот человек содержится у него еще в оковах, созвал поэтому Муциана с остальными полководцами и друзьями, охарактеризовал перед ними, во-первых, энергичный характер Иосифа и как последний воевал с ним под Иотапатой, рассказал затем о его пророчестве, которое он тогда принимал за выдумку, навеянную страхом, и которое, однако, как показали время и факты, исходило от Бога. "Было бы грешно, - продолжал он, - если бы этот человек, предсказавший мне господство и сделавшийся выразителем воли Бога, продолжал бы оставаться в положении военнопленника и по-прежнему влачил бы кандалы". После этого он приказал призвать Иосифа и освободить его от оков. Эта признательность, проявленная Веспасианом к чужому, послужила для самих полководцев указанием на лучшее будущее. Тит же, стоявший возле своего отца, в это время сказал: "Было бы справедливо, отец, если бы вместе с оковами снять с Иосифа также и позор: если вместо того, чтобы развязать его от цепей, мы разрубим последние, тогда это будет равносильно тому, как будто он их никогда не носил". Таков именно обычай по отношению к тем, которые невинно были подвергнугы оковам. Император дал на это свое согласие: подошел слуга и разрубил цепи. Таким образом восстановлена была честь Иосифа в благодарность за его пророчество, и отныне стали относиться с доверием к его словам в вопросах о будущем.


ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
После поражения и смерти Вителлия Веспасиан
отправляется в Рим, а сын его Тит
отправляется в Иерусалим.

1. Распустив посольства и разделив наместничества по заслугам и достоинствам, Веспасиан отправился в Антиохию и, обдумывая здесь, куда ему прежде всего направиться, пришел к решению, что римские дела для него важнее похода в Александрию, так как в этом городе он был уверен, между тем как Рим был волнуем Вителлием. Ввиду этого он послал Муциана в Италию во главе значительной армии из конницы и пехоты. Так как дело происходило зимой, то Муциан не решался ехать морем и повел свое войско сухим путем через Каппадокию и Фригию.

2. В то же время Антоний Прим, бывший тогда правителем Мезии, поднялся оттуда с третьим легионом, чтобы также напасть на Вителлия. Последний выслал против него с многочисленным войском Цецинну, о котором он, вследствие победы его над Отоном, был высокого мнения. Скорым маршем Цецинна выступил из Рима и столкнулся со своим противником у Кремоны в Галлии - пограничного города Италии. Убедившись здесь в силе и прекрасной организации неприятельского войска, он не отважился на сражение и, считая также обратное отступление опасным, решился на измену. Он собрал подчиненных ему центурионов и трибунов и старался склонить их на переход к Антонию, умаляя в их глазах могущество Вителлия и возвышая, напротив, силы Веопасиана. "Один, - сказал он, - имеет только титул властелина, а другой - силу. Лучше всего будет поэтому, если они из нужды сделают доброе дело, и так как с оружием в руках они неминуемо будут побеждены, то пусть добровольным решением предупредят опасность. Веспасиан в состоянии будет и без них покорить себе то, что ему еще осталось, Вителлий же и при их помощи не сумеет отстоять даже и то, что уже имеет".

3. Многими подобными увещаниями он их склонил и вместе со всем своим войском перешел к Антонию. Но в ту же ночь солдатами овладело раскаяние, да и страх перед тем, кто их послал и который мог еще оказаться победителем. С обнаженными мечами они напали на Цецинну и хотели убить его; и они бы это сделали, если бы трибуны на коленях не вымолили его спасения. Но они согласились только оставить его в живых и заключили его в кандалы, как изменника, намеревавшись послать его к Вителлию. Как только узнал об этом Прим, он приказал трубить о выступлении и повел своих людей вооруженными против отпавших. Последние приняли сражение, но после краткого сопроуивления показали тыл и бежали к Кремоне. Тогда Прим своими всадниками отрезал им вход, перебил большую часть тех, которых оцепил, вместе с остальными вторгся в город и отдал его солдатам на разграбление. Много чужих и туземных купцов погибло тогда, как и все войско Вителлия, состоявшее из 30200 человек. Впрочем, и Антоний потерял из своего мёзийского легиона 4500 человек. Цецинну он приказал освободить от оков и послал его к Веспасиану для сообщения ему этих событий. Последний милостиво принял его и нежданными почестями покрыл позор его измены.

4. Известие о приближении Антония вселило также мужество Сабину в Риме: он привлек на свою сторону войска, сосредоточившие в своих руках охрану города, и ночью же занял ими Капитолий. Когда наступило утро, к нему еще примкнули многие знатные граждане, в том числе также и сын его брата - Домициан, на котором главным образом строили надежду на победу. Прим не особенно беспокоил Вителлия, но участники восстания Сабина наполнили его гневом. Жестокий по природе и жадный к благородной крови, он приказал приведенному им в Рим войску взять приступом Капитолий. Штурмовавшие, равно как и сражавшиеся из храма, совершили много подвигов храбрости, но германцы, в конце концов, благодаря своему численному превосходству, овладели холмом. Только Домициан и с ним многие знатные римляне каким-то чудом спаслись, все же остальная масса была разбита на голову; Сабин был приведен к Вителлию и казнен, а храм, после того, как солдаты разграбили йаходившиеся в нем священные приношения, был предан огню. Только на один день позже прибыл в город Антоний со своим войском; отряды Вителлия стали против него и дрались в трех пунктах города, но были совершенно разбиты. Шатаясь от вина, подобно человеку, перед гибелью своей насытившемуся за обеденным столом, Вителлий вышел из своего дворца, но был схвачен чернью, которая поволокла его по улицам и, вдоволь наглумившись, убила его в самом Риме. Он царствовал восемь месяцев и пять дней. Живи он больше, империи, кажется, не хватило бы для его обжорства. Прочих убитых насчитано было свыше пятидесяти тысяч. Это произошло в третий день месяца апеллая. Через день вступил Муциан со своим войском и прежде всего приказал людям Антония прекратить убийства, ибо последние обыскивали дома и продолжали еще убивать солдат Вителлия и многих граждан из его приверженцев, не делая, впрочем, в своем ожесточении строгого разграничения. Затем он представил народуДомициана в качестве правителя до прибытия его отца. Граждане, освобожденные теперь от всякого страха, радостно провозгласили Веспасиана императором и праздновали его возвышение одновременно с падением Вителлия.

5. Прибыв только что в Александрию, Веспасиан получил эти радостные известия из Рима. В то же время явились посольства с приветствиями со всех частей покорного ему мира; город - второй по величине после Рима - был тесен для нахлынувших масс людей. И вот теперь, когда его власть была признана повсюду и Римское государство неожиданно спасено, Веспасиан опять обратился к не оконченной им еще задаче в Иудее. Сам он готовился в конце зимы ехать в Рим, вследствие чего он быстро закончил свои дела в Александрии, для завоевания же Иерусалима он послал своего сына Тита с отборным войском. Последний отправился сухопутьем до Никополиса, двадцать стадий от Александрии, пересадил здесь войско на корабли и плыл по Нилу до города Тмуиса, Мендесского округа. Высадившись в этом месте, он пошел сухопутьем вперед и устроил стоянку возле городка Таниса. Вторую ночную стоянку он имел в Ираклеополе, а третью - в Пелузии. Здесь он отдохнул два дня; на третий день он перешел через пелузийское устье Нила; весь день шел по пустыне и остановился у храма Зевса Касийского, на следующий день - у Остракины, безводной местности, жители которой привозят себе воду извне. После этого он отдохнул еще в Ринокоруре, достиг затем четвертой станции, Рафии, первого сирийского города, в пятый раз разбил лагерь под Газой, в следующий - под Аскалоном, отсюда двинулся в Ямнию, затем - в Иоппию, а из Иоппии - в Кесарию, куда он намеревался стянуть и остальные военные силы.

Назад   Вперед

 

Hosted by uCoz